О, великая, незаслуженная радость быть женщиной! Каково бы ни было ее прошлое, оно всегда смотрит на нее вот этими чистыми, невинными, детскими, очищающими, прощающими, освобождающими глазами.
Он взял в свои ручонки ее щеки и протянул губы.
— Мамка!
— Да, да, твоя мамка, мое золотое, чудное прошлое!
— Вам письмо, — сказала горничная.
Незнакомый почерк… женский. Почему-то неприятное предчувствие. Читает, ничего сразу не понимая.
«Мы только не задумываемся над тем, что где-то, в каком-то магазине, уже заготовлен для нас гроб».
— Что это значит? Кто это пишет? А, анонимка!
В суеверном страхе перечитывает. Окна кажутся светлее и все предметы четче. Напрягает мысль и вдруг брезгливо смеется.
— Это — она!
«Если бы мы думали об этом, наши поступки, может быть, были бы менее опрометчивы».
Чьим-то отчаянием, чьею-то беспросветною душевною темнотою веет от этих строк. И вдруг хочется броситься к столу и написать ей ответ:
— Ты все еще мятешься и страдаешь? Твое сердце все еще полно злобы? Ты все еще дрожишь за свою маленькую любовь, которая вечно ускользает от тебя? О, прочь от нее, на дорогу другой, новой, светлой, большой любви! Я это узнала. Разбей-разметай тесную ограду твоей тюрьмы. Раздвинь твой свет и погляди вдаль. Ты — женщина. Весь мир лежит у твоих ног, и весь мир — твоя награда за то, что ты женщина! Смелее шагай через порог тюрьмы. Затаи, убей в себе малодушный страх и трепетную, унижающую жалость. Иди в жизнь, потому что ты — судьба. Не унижайся и не злобствуй. Смело и гордо гляди в глаза людей. Ты и никто другой держит вожжи мира. Только не дрогни перед своей судьбой… Не склонись… Сделай из твоего сердца великий алтарь жертвоприношения… Увей его розами…
Но не поймет. И хочется забыть о ней, о темной. И зачем ей думать о них? Пусть идут своим путем. Они уже отравлены ядом своих заржавленных цепей. Окно их тюрьмы для них не простор и свет, а пустота и одиночество. Женщины, не научившиеся быть одни! Вас жаль!
Входит горничная.
— К вам, барыня, человек от прачки.
Трудовой день зовет к своим заботам. Это радует тоже.
Кто-то, стоящий в коридоре, застенчиво поздоровался и расстегивает пальто.
— В чем дело? Где же белье?
Но он копается, чего-то ища.
— Поскорее же!
У него незнакомое лицо.
— Может быть, вы не туда попали?
Он молчит и вдруг делает что-то непонятное… В руках у него зачем-то большой, стеклянный, аптечный флакон. Зачем-то он протягивает его к ней и, вдруг быстро взмахивая им, брызжет ей на платье, на шею, в лицо. Он похож на сумасшедшего или на волшебника из таинственного рассказа… Она хочет крикнуть: