* * *
Пороховой дым сменился гарью от пригоревшей каши. Веселье стихло, но возле чадящих костров по-прежнему шумели, поднимали кубки и чарки, хвалились победами.
Вавилон оставался Вавилоном. Это было. И не раз, и не два…
…И сделал Валтасар-царь пиршество для тысячи вельмож, и перед глазами тысяч и тысяч пили они вино. И славили богов золотых и серебряных, медных, железных, деревянных и каменных. В тот самый час вышли персты руки человеческой и писали против лампады на извести стены чертога царского…
Мене, такел, упарсин… Исчислено, взвешено, поделено…
Найдется ли тут хотя бы один Даниил?
Я шел мимо костров, мимо шумных усачей, мимо тихих хлопцев в белых свитках, и мне стало казаться, что я попал в преддверие Дита. Они еще не знают, они еще верят, что царь Валтасар, турецкий данник Богдашка, завтра подарит им победу. Валтасар пирует, пируют вельможи его, и тысяченачальники, и колесничие, и сотники…
Громкий смех. У ближайшего костра зашумели, кто-то вскочил, тряхнул чубом:
Ох, и славно нынче стало у нас в Украине!
Нема ляха, нема жида, не будет унии!
Подхватили, заорали в десяток глоток. И словно в ответ из темноты донеслось негромкое:
Взбунтовалась Украина, и попы, и дьяки.
Погинули в Украине жиды и поляки,
Погинули кавалеры хорошего рода,
Даже шляхта загонова, даже хлеборобы.
Крикуны стихли, а голос креп, наливался горечью.
Обещали нам свободу, а настало горе:
Посмотрите, как повсюду вера веру борет.
Эй, Богдане, наш гетьмане, как нам жить на свете?
И поляки, и русины — Адамовы дети!
Голос оборвался, словно певцу не хватило сил. Тишина, неуверенное молчание, а затем веселье вновь вступило в свои права.
Вавилон пировал.
* * *
Возле недостроенного редута меня впервые за весь день остановили часовые. Рослые хлопцы в черных каптанах отвели меня к маленькому костерку и поинтересовались, кто я такой и чего мне надо в «хозяйстве» пана полковника Бартасенко. Пришлось назваться. Помогло — но не сразу. Несколько минут пришлось проскучать под дулами мушкетов. Я вновь восхитился. Ай да шевалье!
— Его мосць Августин Бартасенко просит пана Гуаиру в свое хозяйство пожаловать!
Вот это да!
Его мосць восседал возле полупустого казана, от которого отчаянно несло горелым салом. Рядом с ним пристроился кто-то подозрительно знакомый, но почему-то в черном черкасском каптане, при мушкете и сабле. Каптан лениво тыкал ложкой в казан, кривил тонкие губы…
— Вечер добрый панам зацным! То пан Гарсиласио теперь в реестровцах состоит?
Ответом меня не удостоили. Подозреваю, не только потому, что я заговорил по-русински. Зато славный шевалье даже подскочил. Откуда-то появилась ложка, затем миска, за нею — чарка. Я с трудом сумел отбиться — этим вечером кусок не лез в горло.