Я отвернулся. Смотреть не было сил. Неужели все зря? Неужели проклятый Вавилон непобедим? Тогда почему я… Рад? Нет, мне нельзя радоваться! Ведь это мятежники, ребелианты, клятвопреступники, турецкие наймиты!..
…С немецкой пехотой врукопашную, без доспехов и пик! А шевалье, шевалье-то каков!
Марс!
На этот раз уже не кричали о победе. И вообще не кричали. Говорили негромко, больше стонали и ругались. Над огромным табором, над измученными окровавленными людьми медленно, неспешно начало проступать Непоправимое. Новые пленные, новые хоругви, брошенные у митрополичьего шатра, — все это уже не имело значения перед лицом случившегося. Снова перекличка, но уже другая, тихая, полная отчаяния.
— Амурат-султана арканами повязали!..
— Эх, справный татарин был! Как он под Збаражем ляхов гонял!
— Уже не погоняет! Молчание, долгое, тяжелое.
— А хан-то уже за Стыром!
— За Стыром! Телеги бросил, пленных порезал…
Татары ушли — все, разом, бросая обозы, добычу, даже коней. На холме возле опустевшего ханского шатра развевалась хоругвь с коронованным орлом.
Пушки все же оказались сильнее.
Странно, я не чувствовал радости. Волки в малахаях бежали, они уже далеко, им не страшны немецкие мортиры и польские клинки. Сейчас они пойдут в свое крымское логово, сжигая, убивая, утоняя в полон.
Бог не простит тебе, capitano Хмельницкий!
* * *
Брата Азиния я вначале даже не узнал. Попик съежился, стал ниже ростом, лысина — я та потухла. Маленький, сгорбленный, постаревший…
— Монсеньор! Вы не знаете, где можно добыть некое количество корпии, равно как и жгутов? Ибо полотно, что в наличии имеется, отнюдь для сего не подходит.
— Много раненых? — понял я.
Брат Азиний только вздохнул. Здесь, неподалеку от красного гетьманского шатра, лежали те, кому сегодня не повезло.
— Обидно также, что не озаботились сии ребелианты не токмо о том, дабы позвать лекарей, столь сейчас необходимых, но даже о милосердных братьях, опыт хождения за больными имеющих. Способы же лечения, сими варварами применяемые, суть зверство и естества людского поругание…
Я посочувствовал. Затем все-таки удивился.
— Вы лечите мятежников, брат Азиний! Схизматиков! Врагов нашей веры!
Он испуганно моргнул, попятился.
— Но, монсеньор, разве милосердие Божье не распространяется и на них?
Запахло чем-то знакомым. Уж не подземельем ли Святой Минервы?
— Да и не лекарь я вовсе! Но порой и доброе слово, в миг нужный сказанное…
Я кивнул, соглашаясь, и только затем начал что-то понимать. Я и раньше чувствовал какую-то странность, еще в Крыму, когда наш попик так лихо объяснялся со всеми встречными отроками.