их бесконечное множество. Красный наделил вас уникальной мощью, хоть и все семьи, имеющие в предках Богов, обладают не меньшей. Просто каждая своей.
Ангелина молчала. Зачем ей эта мощь, если нет знаний? У нее и щит-то получился
случайно, больше от страха, чем от умения. И если бы не получился...
Ее вдруг затрясло, горло сжал спазм, к глазам подступили слезы, и она перехваченным
горлом, чуть не давясь, сделала глоток, потом еще и еще, стараясь скрыть с опозданием
накативший откат от дневного ужаса. Скулы от сдерживаемых слез болели так, что
хотелось кричать, и сладкий чай казался горьким. И снова запульсировал в животе горячий
комок, и ей хотелось только одного - чтобы дракон испарился, ушел отсюда, и дал ей
выплакаться и покричать в одиночестве.
- Нории, - она едва выталкивала из себя слова, - я хочу отдохнуть. Оставьте меня одну.
Он наклонил голову, красные волосы с вплетенным ключом скользнули по плечу, и она со
всей отчетливостью поняла, что он снова видит ее слабость.
- Нет, - с неожиданной жесткостью пророкотал он, внимательно глядя на нее зелеными
глазами, - я здесь хозяин.
В голове зазвенело, и Ангелина с такой силой сжала чашку, что удивительно, что та не
треснула. Она знала, что будет дальше, это случалось и раньше, но давно, в другой жизни, когда от ее приступов ярости содрогался дворец.
- Прошу вас, - сиплый, почти умоляющий голос, а в висках уже били молоты, и в глазах
пульсировали красные пятна, - уйдите. Немедленно.
- Я еще не допил чай, - сказал он насмешливо, и она взорвалась.
Дальше все было, как в тумане.
Отлетающий столик с разбивающейся посудой.
Ураганный ветер, сметающий все в комнате и крутящийся вокруг нее свистящим
штормом.
Бьющиеся о стены драгоценные вазы, разлетающиеся на осколки зеркала, стучащие от
ветра двери, тяжелая кровать, с жалобным скрипом скользящая по мрамору, несущиеся
кругом светильники, плескающие вокруг себя огнем, стены, покрывающиеся трещинами, ходящий ходуном пол - и посреди этого спокойно сидящий в кресле красноволосый
мужчина, с сочувствием смотрящий на нее и пьющий чай.
Она что-то кричала, швыряла в него, била проклятиями, рыдала, и слезы извергались с
такими спазмами, будто ее выворачивало наизнанку, за окнами уже слышались крики
людей, треск ломающихся деревьев, из холла стала прибывать вода, явно захваченная в
купальне, а он все сидел и смотрел на нее, и жмурился, и она хотела остановиться, потому
что было невыносимо, ужасающе стыдно, и не могла. Раньше ее всегда могла остановить
мама, знакомая с фамильной яростью не понаслышке, но мамы давно уже не было рядом, и она выплескивала и эту боль, и много другой боли, и это, казалось, длилось бесконечно, пока в глазах не почернело, а тело не стало легким, как пушинка.