обязательно найдут Ангелину, что регент из нее куда лучше, чем я. Что удар, скорее всего, выжег не только умение чувствовать сестер, но и вообще всю мою силу, и поэтому учиться
мне будет нечему. Что с Васей ничего случиться в принципе не может, с таким-то мужем.
Но я была ей нужна, и поэтому сказала:
- Конечно, Васют, буду с тобой столько, сколько потребуется.
Люк
Самый паршивый день – день, когда от тебя ничего не зависит. Ты, несмотря на
доходчивые угрозы начальства приклеить тебя к койке, если не долечишься, сбегаешь
домой. А вслед за тобой приезжают штатные виталисты и врачи, фиксируют тебе ногу и
начинают интенсивный курс восстановления. А невозмутимый любимый руководитель
говорит, что раз некий Кембритч такой прыткий и так торопится встать в строй, то он ему
в этом поможет. Заодно тот получит массу острых ощущений, ведь ему, Тандаджи, для
такого ценного сотрудника ничего не жалко.
И плевать, что сращиваемая наскоро нога болит так, будто из нее демоны тянут все жилы, и кричать не позволяет только нежелание ударить перед коллегами в грязь лицом. Плевать, что повышается температура и иногда происходят некрасивые судороги. Этот способ
восстановления и не используется-то почти, потому что крайне дорог, и при этом не
каждый его выдержит.
А вот ругаться можно, что ты периодически и делаешь, как капризная старая дама,
услаждая слух меняющихся от усталости виталистов, проверяющих состояние
многострадальной конечности врачей, и собственных слуг затейливыми матерными
руладами на особо пронзительных ощущениях. Но это ничего. Главное – что через три дня
ты будешь, как новенький.
Вот только тебе нельзя ни обезболивающих, потому что тормозят процесс регенерации, ни
алкоголя – по той же причине, ни животных продуктов по причине токсичности, ни
сигарет. Последнее хуже всего, и к бесконечной, круглосуточной, выматывающей боли
добавляется еще и никотиновая ломка. От которой кашки и овощные супчики не спасают.
Спасался лорд Кембритч постными блинами с вареньем и постными же драниками,
которые очень любил и которые ему, «чтобы порадовать бедного мальчика», готовила
сострадательная Марья Алексеевна. Заодно она кормила и штатных врачей с виталистами,
«вон какие у всех глаза голодные», поэтому в его спальне и столовой в надежде на
очередную порцию амброзии из рук домоправительницы частенько тусовались и те, чья
смена уже прошла или чья еще не наступила. И ладно бы просто тусовались, за это время
повариху не просто пытались нагло, прямо при нем сманить. Врач Сергей Терентьевич, на
десять лет младше Марьи Алексеевны, сразу после порции оладьев с яблочным припеком