И однажды ночью, когда она снова пришла, я сказал ей, что я уже вполне терпимо себя чувствую, и она может не тратить на меня свое время, я уже могу согреться сам. Таисия посмотрела на меня своими спокойными глазами, кивнула и ушла в свою комнату, а я вдруг, вместо удовлетворения, почувствовал себя подлецом, который кидается добровольным и поэтому драгоценным даром. Я лежал, трясся от холода и думал, — а вдруг я обидел ее? Я же не знаю, каковы обычаи народа, к которому она принадлежит. Вдруг это норма гостеприимства, а я не понял, и тем самым нанес оскорбление людям, которые так бескорыстно приняли меня. Да, я удовлетворил свою гордость, но гордость не согреет тебя ночью и не спасет от кошмаров и судорог.
Пока я размышлял, в доме что-то изменилось. Я не сразу понял, что поменялся запах. Запахло солью и горечью, и я долго не мог сообразить, откуда тут морской запах, пока не понял, что это запах слез… Да, ты понимаешь, почему я не смог оставаться на месте.
Меня словно подбросило на постели, и я встал, побрел к двери своей комнаты, держась за стены, и шел, наверное, минут десять. Ноги с непривычки тряслись, как у старичка, на лбу выступила испарина, и вообще я себя чувствовал как в каком-то киселе. Отдышавшись у двери, я тихо приоткрыл ее, и вышел в кухню, где спал их отец. Прошел несколько шагов, случайно глянул на его постель…и наткнулся взглядом на его совершенно несонный, требовательный взгляд.
Клянусь, брат, мне многого стоило тогда не повернуть обратно. Но запах…он усилился, я не ошибся.
Я открыл дверь их с сестрой комнаты и зашел внутрь. Лори спала у окна, а Таисия лежала на узкой кровати, стоявшей у стены рядом с дверью. Она лежала спиной ко мне и плакала, плакала беззвучно.
Надо ли говорить, какой скотиной неблагодарной я себя почувствовал? К тому времени ноги меня совершенно не держали, и я буквально рухнул на колени у ее кровати. Она, конечно, услышала меня, но не обернулась, сделала вид, что спит. Она тоже гордая, как оказалось. А я …я начал извиняться. Шепотом, чтобы не разбудить ее сестру. Что я чурбан, и неблагодарная свинья, и дурак набитый. Гладил ее по спине, волосам, и боялся, что она оттолкнет меня, но она не шевелилась и даже, кажется, затаила дыхание. Шептал «Тася, Тасенька, мне так холодно без тебя». Кончилось тем, что я залез к ней под одеяло, обхватил ее сзади и заснул, греясь ее теплом.
Наутро ее опять не было рядом со мной, но я впервые не испытывал чувства холода. Даже сам смог встать, добрести до уборной, умыться.
Старик Михайлис сидел на завалинке и чистил ружье. Тогда я не понял, что это такое, мне позже объяснили и показали, что это. Это, брат, такое оружие, с которым охотятся. Типа копья, да, но копий много и они очень маленькие, отлиты из железа, и называются пули. Они вылетают из полой железной трубки, как дротики у племен, живущих восточнее Ставии, только в эту трубку не дуют, в ней взрывается порох, и от взрыва пуля летит быстро и очень далеко, так далеко, что может убить оленя за двести шагов от стреляющего.