Бисмарк отвергал саму мысль о том, что власть можно подчинить высшим принципам. Его знаменитые максимы проповедуют, что безопасность может быть обеспечена лишь правильной оценкой элементов власти:
«Сентиментальная политика не знает взаимности… Каждое правительство ищет оценки своим действиям исключительно в собственных интересах, как бы оно ни прятало оные за юридическими сентенциями… Ради всего святого, не надо никаких сентиментальных альянсов, где осознание того, что ты сделал доброе дело, служит единственным воздаянием за наши жертвы… Единственная здоровая основа политики великой державы…. это эгоизм, а не романтика… Благодарность и доверие не привлекут ни единого человека на нашу сторону; только страх сделает это, если мы будем использовать его осторожно и умело… Политика есть искусство возможного, наука об относительном».
Окончательные решения зависят сугубо от соображений полезности. Европейский порядок, привычный для восемнадцатого столетия, этакие большие ньютоновские часы с множеством взаимосвязанных деталей, уступил место дарвиновскому миру, где выживают наиболее приспособленные.
После назначения в 1862 году министром-президентом Пруссии Бисмарк приступил к воплощению на практике своих идей – и к трансформации европейского порядка. Между консервативными монархиями Востока после Крымской войны обнаружился раскол, Франция пребывала на континенте в изоляции, поскольку все опасались возрождения ее имперских амбиций, а Австрия никак не могла определиться, что для нее важнее – сугубо национальная или европейская роль; в сложившейся ситуации Бисмарк усмотрел возможность впервые в истории создать национальное немецкое государство. Совершив между 1862 и 1870 годами несколько смелых ходов, он поставил Пруссию во главе объединенной Германии и поместил саму Германию в центр нового порядка.
Дизраэли назвал объединение Германии в 1871 году «более великим политическим событием, чем Французская революция», и отметил, что прежнее «равновесие сил разрушено целиком и полностью». Вестфальский и венский европейские порядки опирались на разделенную Центральную Европу, где конкурирующие притязания – будь то многочисленные германские княжества вестфальской системы или Австрия и Пруссия в системе венской, – уравновешивали друг друга. После объединения Германии возникла новая доминанта, достаточно сильная, чтобы победить каждого соседа по отдельности, равно как, возможно, и все континентальные страны вместе. Узы легитимности исчезли. Отныне все зависело от расчета имеющихся сил.