— Князюшка! — Чтислава застыла, заломив руки, едва узнавая своего мужа в этом исхудавшем, оборванном человеке с давно нечесанной головой и спутанной бородой.
— Сыне! — Старая княгиня наконец пробилась сквозь толпу баб. — Что с тобой? Отец где? Бориска?
Ведица, от изумления утратившая дар речи, стояла рядом с Дивляной, так крепко вцепившись ей в плечо, что причиняла боль. Дивляна уже все поняла и готовилась подхватить золовку, а та, расширенными глазами глядя на деверя, кажется, пока еще недоумевала.
— Нет больше… — Доброгнев махнул рукой, будто отсекая всю прежнюю жизнь. — Нет… У Перуна они… у чуров и пращуров… и отец, и брат… И это из-за нее все!
Он указал на Дивляну, вонзив в нее такой ненавидящий взгляд, что она покачнулась.
— Змея ты подколодная! — закричал Доброгнев, приблизившись к ней с таким решительным видом, что она попятилась и прижалась спиной к стене обчины. Мелькнула мысль о детях — они там, на княжьем дворе, на руках у Елини. — Ты наш род загубила! Чтоб весь род, на свет тебя породивший, был проклят! Из-за тебя русь и кривичи в поход снарядились! Твоя родня проклятая моего отца и брата загубила! Будь проклят тот час, когда ты в Коростень пришла!
Дивляна не успела опомниться, как Доброгнев своими длинными руками схватил ее за горло и тряхнул; почувствовав нешуточную силу его хватки, она поняла, что он не пугает ее, а на самом деле готов убить! Она забилась, не в силах ни вдохнуть, ни закричать, в глазах потемнело, грудь пронзила острая боль… Опять мелькнула ужасная мысль: дети, дети без нее пропадут!
А потом руки отпустили ее горло и она упала, не в силах стоять. И не сразу начала понимать, что за люди мечутся и голосят над ее головой.
— С мужиками не сладил — на бабах кинулся зло вымещать! — кричала Елинь Святославна, потрясая кулаками и наступая на Доброгнева. — Ну, и меня задуши, убей старуху старую, то-то тебе чести прибудет! Женщину убей, что от родин едва поднялась, детей убей, потешь свою злобу лютую!
Дивляна не видела, каким образом старуха ухитрилась вырвать ее из рук разъяренного мужчины, но уже сами деревлянские старейшины — мужчины и женщины, волхвы — немного опомнились и стали унимать молодого князя. Ведь они только что возлагали на Дивляну венок Рожаницы, прославляли в ее лице мать урожая, и нападение на нее казалось им оскорблением богов и угрозой общему благополучию.
— Убили… убили их… — Доброгнев вдруг перестал рваться, всхлипнул и обернулся к старой княгине: — Матушка… одни мы…
Княгиня поспешно обняла его; долговязому Доброгневу пришлось согнуться почти вдвое, чтобы припасть к ее груди, но мать есть мать, и, ощутив себя наконец в ее объятиях, он разом забыл, что он мужчина и последний деревлянский князь, и разрыдался.