— Стравить бы как-нибудь русь с деревлянами, — мечтал воевода Хорт, его главный советчик. — Они бы друг другу бока мяли, а мы бы их обоих…
— Они могут сойтись только в Киеве, — качал головой Аскольд, — а в Киев я их не пущу. Я получил этот город и всю полянскую землю от моего отца, и кто-то другой возьмет его только после моей смерти.
— Ну, Перун да примет нас с честью! — И воевода сделал Перунов знак.
Он понимал, что отбиться от двух настолько сильных врагов поляне не смогут и по очереди — не хватит сил. Даже победоносная битва оставит их почти без войска, и не с чем будет встречать второго врага. Разве что сам Перун со своей облачной ратью прискачет. Но станет ли Небесный Воин беспокоиться ради князя, который, строго говоря, почитал богов не слишком усердно? Делал настолько мало, насколько вообще можно, чтобы не вызвать возмущение народа и не слететь со стола.
Вопреки всеобщим ожиданиям и обычаю, князь Аскольд не стал приносить жертвы Перуну перед началом похода. Когда старейшины и жрецы попытались напомнить ему об этом, он покачал головой:
— У нас нет времени. Сперва выбор жертвы, потом обряд, потом пир… потом похмелье! Нам нужно спешить. Я пообещал богу великую жертву, если он дарует мне победу, но сейчас нам лучше положиться на силу своего оружия.
Он и правда задумал великую жертву — но не такую, о какой могли бы подумать его соратники. Сам он молил о помощи совсем другого бога, о котором поляне еще почти ничего не знали. В случае победы он, Аскольд, сможет привести к истинному богу все свое непокорное стадо. И тогда больше не будет этих жертв, пиров, обрядов и никто не предложит ему валяться на грязной пашне, якобы наделяя землю плодородием… И на его строптивую жену никто уже не посмотрит как на богиню. Тогда он станет наконец единственным хозяином своей земли и своего собственного дома.
Поднявшись по Днепру, Аскольд выбрал широкий луг близ реки и здесь решил ждать Мстислава. Луг был давно скошен, скотину местные жители угнали подальше в лес при вести о приближении деревлянского войска, и только засохшие коровьи лепехи теперь темнели среди отавы. Пронзительно пахло речной свежестью и подвядшей травой. В зелени леса, окаймляющего луг, витал прохладой грибной дух, манил отдохнуть от полуденного зноя густой, свежий и сладкий воздух, хоть ешь его ложкой. Белые длинные облака покойно лежали на синеве небес, и вспоминались сказы о том, как мать Макошь раскладывает по небу свою тканину, моет рубахи и вешает на радугу… Не верилось, что не сегодня завтра здесь раздадутся боевые кличи и лязг железа, что тишину и стрекот кузнечиков разорвут вопли боли и ярости, что кровь рекой потечет на траву, что поздние цветы будут смяты мертвыми телами… Что среди этого тихого, душистого, ленивого, знойного мира вот-вот развернется кровавое пиршество богини Марены.