– Значит, это была не Санта-Марта, – сказал Хосе Паласиос. – Это был Каракас.
Генерал толковал сон так, что выходило: они не поедут на Ямайку. Фернандо был в порту с раннего утра, проверял перед отплытием каждую мелочь, а по возвращении в дом увидел: дядя диктует Вильсону письмо – просит Урданету прислать ему новый паспорт, чтобы уехать из страны, поскольку тот, который был выдан прежним правительством, недействителен. Таково было единственное объяснение, почему путешествие отложено.
Однако все были уверены, что истинной причиной послужили известия, полученные им сегодня утром, о военных операциях в Риоаче, известия эти были еще хуже прежних. Отечество распадалось на куски на всем пространстве от одного океана до другого, призрак гражданской войны утверждался на его развалинах, и ничто так не мучило генерала, как перспектива оставить армию в беде. «Нет такой жертвы, на которую мы бы не пошли, чтобы спасти Риоачу», – сказал он. Доктор Кастельбондо был озабочен словами генерала больше, чем его неизлечимыми болезнями, и был единственным человеком, который умел сказать ему правду, не причинив боли.
– Весь мир разваливается на глазах, а вы говорите только о Риоаче, – сказал он генералу. – В Риоаче никогда и не мечтали о такой чести.
Ответ последовал незамедлительно:
– От Риоачи зависит судьба всего нашего мира. Он действительно в это верил и не мог скрыть тревоги, потому что хоть его войска и приготовились к взятию Маракайбо, однако никогда не были так далеки от победы, как теперь. И по мере того, как приближался декабрь с его топазовыми вечерами, генерал все более опасался, что они не только потеряют Риоачу и, возможно, весь округ, но что Венесуэла предпримет вторжение в Новую Гранаду, чтобы сровнять с землей останки его мечтаний.
Погода начала меняться, и вместо гнетущего бесконечного дождя открылось прозрачное небо, усеянное звездами. Генерал лежал в гамаке, чуждый волшебству природы, глубоко ушедший в себя, иногда он играл в карты, нимало не интересуясь исходом игры. Однажды морской бриз, наполненный ароматом роз, выхватил карты у него из рук и сдвинул оконные задвижки. Сеньора Молинарес, понявшая, что это раннее предвестие зимы, воскликнула: «Декабрь!» Вильсон и Хосе Лауренсио Сильва поспешили, пока в дом не ворвались сквозняки, закрыть окна. Но генерал, с головой уйдя в себя, даже не пошевелился.
– Уже декабрь, а мы все топчемся на месте, – сказал он. – Недаром говорится: лучше, если в армии никчемные сержанты, чем никчемные генералы.
Он продолжал играть, но потом неожиданно отложил карты в сторону и сказал Хосе Лауренсио Сильве, чтобы тот готовился в дорогу. Полковник Вильсон, который накануне вторично сгрузил свой багаж с корабля, растерялся.