– Не отходи отсюда, пока не скажу, что можно.
Его голос доносился откуда-то издалека, казалось даже, что он доходил не через слух, а через осязание, которое еще работало.
Но отец потерялся во времени. Когда настала ночь, я позвала мачеху и попросила ее проводить меня в спальню. Я мирно, спокойно спала всю ночь. На следующий день обстановка была такой же: без цвета, без запаха, без температуры. Проснувшись, я перебралась в кресло и сидела неподвижно. Казалось, не все во мне еще проснулось. Вдруг я услышала гудок. Долгий, тоскливый гудок поезда, убегающего от непогоды. «Очевидно, прятался где-то», – подумала я. А голос за моей спиной как бы ответил на мою мысль: «Где?»
– Кто тут? – спросила я, оглянувшись. И увидела мачеху у стены, ее длинную, иссохшую руку.
– Это я.
– Слышишь?
Она ответила, что да, наверное, поблизости просветлело и починили пути. Подала мне поднос с едой. Она пахла чесночным соусом и сливочным маслом. Это была тарелка супа. Смутившись, я спросила мачеху, который час. И она усталым голосом, отдававшим смирением, произнесла:
– Должно быть, половина третьего. Вообще-то поезд не опаздывает.
– Половина третьего? Как я могла проспать столько?
– Не так уж много ты спала. Сейчас не больше трех.
И я, чувствуя, что тарелка дрожит в руках, пробормотала:
– Половина третьего пятницы…
А она, монументально спокойная, усмехнулась:
– Нет, четверга, дочка. Все еще четверг, половина третьего.
Не знаю, сколько времени я была погружена в это сонное состояние, когда сами ощущения потеряли значение. Знаю только, что после бессчетных часов услышала голос в соседней комнате:
– Теперь можешь переставить кровать сюда.
Это был усталый голос, но не больного, а выздоравливающего. Потом услышала плеск воды. Не шевелилась, пока не поняла, что лежу горизонтально. Тогда почувствовала огромную пустоту. Ощутила вибрирующую, неестественную тишину дома, невероятную неподвижность всего. И вдруг ощутила свое сердце холодным камнем. «Я умерла, – пришло в голову. – Боже, я умерла». Подпрыгнула в кровати. Крикнула:
– Ада, Ада!
Раздраженный голос Мартина ответил мне с другого края постели:
– Тебя не слышат, потому что все уже во дворе.
Только тогда я поняла, что дождь прекратился и вокруг нас воцарились тишина, спокойствие, таинственная и глубинная благодать. Некое совершенство, должно быть, похожее на смерть. Потом в коридоре раздались шаги. Услышала ясный, совершенно живой голос. Затем свежий ветерок встряхнул полотнище двери, скрипнула защелка, и нечто твердое и неожиданное, как зрелый плод, шлепнулось на дворе в воду. Что-то в воздухе выдавало присутствие невидимки, который улыбался в темноте. «Боже мой, – подумала я, сбитая с толку путаницей во времени, – теперь не удивлюсь, если меня позовут на давно прошедшую воскресную мессу».