Когда он кладет трубку, меня в кабинете уже нет.
Лоран приехал в больницу раньше меня. Он стоит в коридоре, перед ним – маленький чернявый врач с живыми глазами; они что–то горячо обсуждают. Еще издали пытаюсь прочитать хоть что–нибудь на их лицах и не различаю ничего, кроме того, что можно увидеть при встрече двух любых классных профессионалов: высокий блондин и маленький брюнет – друзья не разлей водой с первых же слов. Братство ученых. В таком вот духе. Это меня, впрочем, немного успокаивает: если Лоран так разговаривает с этим парнем, значит, Жереми в хороших руках.
– А, Бен! Познакомься, пожалуйста, это доктор Марти.
Рукопожатие.
– Не беспокойтесь, господин Малоссен, с вашим сыном все будет в порядке.
– Он мне не сын, а брат.
– Это, как вы понимаете, дела не меняет.
Он выдал это без всякой аффектации, без улыбки и не спуская с меня глаз. Но за его очками я вижу веселый отблеск, который меня слегка успокаивает. Изобразив улыбку, я спрашиваю:
– Мне можно его повидать?
– При условии, что вы измените выражение лица. Я не хочу, чтобы вы подрывали его моральное состояние.
Интересный мужик этот Марти. Он сказал это тем же флегматичным, чуть–чуть насмешливым тоном, но я сразу же проникся убеждением, что, если и вправду не буду смотреть веселее, Жереми мне не видать.
– Не могли бы вы мне сказать, что с ним?
– Ожоги разной степени, на правой руке оторван указательный палец, ну и испугался, конечно. Но упорно не хочет терять сознание, предпочитает трепаться с санитарками.
– Оторван палец?
– А мы его пришьем, минутное дело.
Любопытная штука – доверие. Кажется, потеряй Жереми голову, этот чувак, который так четко излагает свои мысли, так же запросто пришил бы ему ее. Живое воплощение профессионализма. И, пожалуй, еще кое–чего – человечности, что ли…
– Ладно, как теперь моя рожа – годится?
Он пристально смотрит на меня и затем поворачивается к Лорану:
– Как на ваш взгляд, Бурден?
Он лежит голый посреди пустого пространства. По всему телу змеятся полосы, покрытые коркой по краям. Губы и правое ухо распухли так, что кажутся накладными. Ему полностью выбрили голову. Когда я вхожу в асептическую камеру, сестра, которая дежурит при нем, хохочет как помешанная. Но если присмотреться, видно, что она в то же время плачет. Он же стрекочет со страшной скоростью, абсолютно не шевелясь при этом. Тельце у него удивительно маленькое, и видно, что весь он совсем еще маленький, если не считать длинного языка.
Мне приходится подойти к нему почти вплотную, чтобы он заметил меня. Он улыбается, но улыбка тут же переходит в гримасу боли. Затем его черты возвращаются в исходное положение, как будто с опаской.