Каждый незнакомый звук влек за собой маленькое внутреннее приключение. Мягкие и нежные выплывали тоже; они словно ласкали меня, и я мурлыкал, умилялся, улыбался под нос, хмыкал: «А это забавное подсасывание… Наверное, какая-нибудь вентиляция… Хотя вряд ли… Приятно, и все же: что это? Что это за устройство, которое производит его?»
Однажды это нежное подсасывание воздуха включилось, когда мой вечно занятой дядя пытался настроить телевизор, который, как он сказал, купил, чтобы мне веселей жилось в его комнатке, и я спросил его:
— А что это за странный звук?
— Какой?
— А вот этот, с улицы!
— Хм, — сказал дядя, — не знаю, какой звук ты имеешь в виду… Я ничего не слышу…
— Да как же! — изумился я. — Вот скребется слегка, подсвистывает, будто тянет воздух… Должно быть, машинка какая-то… Может, такой пылесос, которым убирают улицу?
Дядя оторвался от телевизора, повернулся ко мне, посмотрел серьезно сквозь очки, отвернулся и сказал:
— Не знаю, о каких пылесосах ты говоришь, для уборки улиц есть специальные машины… Но я не слышу ничего! Никакого звука с улицы, кроме дождя, нет.
Я подошел к окну. На улице был дождь. Я подошел к окну, несмотря на то, что мой дядя не любил, когда я подходил к окну, потому что считал это нарушением правил конспирации: я не должен был мелькать. Но он меня так озадачил тем, что ничего не слышал, в то время как тихий звук так отчетливо сосал у меня под ложечкой, что вставали дыбом волоски — так приятен он был! — что я не выдержал и выглянул в окно: улица была мертвой, не было ни души; ряд тоскливых бледных фонарей, каждый из которых смирно светил себе под ноги — ни метром дальше; мертвые машины, мертвые окна домов, глухие двери, гофрированные жалюзи и решетка арабского магазинчика; тоскливая телефонная будка, из которой, по признанию дяди, он звонил нам в Эстонию несколько раз с дешевых пиратских карточек, купленных тут же, в магазине (звони по всему миру за сто крон!), и все это держал в своих влажных ладонях дождь, неторопливый бессмертный дождь. Действительно, не было ничего, что могло бы производить этот странный звук. Но звук был… Он был со мной и позже… На Юлланде… и на Фюне… в Норвегии и Голландии… Звук этот время от времени возникает и теперь, где бы я ни был… все, оказывается, зависит не от погодных условий, а от степени отупения. Вот ведь как просто! Стоит только провалиться в сугроб отупения, как тут же рядышком просыпается и начинает скрестись невидимая мышь…
Помимо воображаемых шумов, которыми я обзавелся в Копенгагене (а может, и раньше, как знать; может, не замечал?.. я ведь много чего не замечал), были и другие звуки, вполне реальные. Я их впитывал…