Мы направились туда, куда махнули рукой Джошуа и Хенрик, — в сторону гололедицею вьющейся дорожки.
Молчун жил у спуска к пруду, за вигвамом, что построил Эдгар (по пути встретили Эдгара: нет, это была не его связка) за садом Нильса (мы исключили птичника сразу), шли, шли, громко падали кислые замерзшие яблоки, было грустно, на ветках деревьев висели мертвые клетки, летними днями этот сад был оглушительным от щебета, глаз резало от пестрых бесноватых птах.
В ложбине, окутанной туманом и камышом, привалился к сараю дом Молчуна. У входа стоял пингвин. В этот раз был он в шляпе с полями и с трубкой.
Молчуна дома не было, зато были мерзлые ягоды на кустах. Пощипали ягод.
Был тихий на все способный день. Слегка морозный, но ясный. Прозрачный. Но даже в такой прозрачный день небо все равно было стеклянным и низким — как в парнике, омытом дождем!
Солнце валилось набок. Вечерние краски еще не брызнули, а только начали замешиваться где-то с краю, откуда им предстояло расползтись по всей чаше неба.
Протрындел Клаус на антикварном мотоцикле, махнул нам кожаной перчаткой. Мы тоже махнули…
Поели ягод и пошли, напевая «Щимтас кунигу католику»…[57] Вернее, Дангуоле пела слова, а я подвывал и задавал бас губами.
Еще раз покурили у вигвама, решили не сдаваться, обойти все дома, спросить каждого. Мы усмотрели в этой связке ключей, столь вызывающе у нас на коврике забытой, некий символ. Словно нам была задана загадка, которую мы должны разгадать.
— В Хускего постоянно разыгрывают, — сказала Дунгуоле, сузив глаза. — Может, и теперь решили разыграть… Посмотреть, как поведем себя…
Я кивал: да, эти могли и не такое придумать…
Задавили папиросу и, преисполнившись решимости установить владельца ключей, тронулись в путь.
* * *
Мы не стали стучать в ближайшие домики, в те, что стояли под боком. Нет, в Хускего так не делается. Это слишком просто. Мы решили включить иррациональное мышление. Нас повело. И мы пришли к Дому Льда, в котором когда-то был холодильник всей коммуны.
Патриция и Жаннин копались в саду; они были одеты в спортивные штаны и синие рабочие халаты с кушаками; обе толстушки, приземистые, широкоплечие, с черными косами, огромными глазами, огромными руками в рукавицах. Жаннин что-то пропалывала, Патриция что-то пилила, поставив одну ногу на пенек. Они взглянули на связку, посмотрели… и тут я вспомнил — ну конечно! как я мог забыть! Это уже не первый раз, когда со мной в Хускего подобная странная вещь случалась!
* * *
…когда я еще жил в замке, кто-то повесил на мою дверь маленькую розочку, такую крошечную, с куста срезанную. Прямо на дверную ручку, на тонюсенькой петельке, из ниточки связанной. Это была на самом деле ничтожная вещь. Пустяковина. Будь я пьян или накурен, ни за что не заметил или пропустил бы мимо глаз, оставил бы это, похоронив под возом мелочей.