Я у всех спрашивал… Жаннин и Патриция переглянулись и в один голос сказали:
— Не мы!
Только год спустя мне Клаус сказал, что видел как-то с розочкой Блондинку, педика, который жил у Нильса. Нильс сдавал ему комнату и был настолько птичник близорук, что ни о чем не догадывался. От этого Блонди даже при нем вихлял бедрами.
Нильсу было наплевать. Его, кроме птиц, ничто не интересовало. Да и не столько птицы интересовали Нильса, сколько те клетки и игрушки, подвесные домики и карусельки, кормушки и лесенки, которыми он прославился на весь остров. Он постоянно изобретал всякие штучки для птиц и вместе с Вигу и Биргит продавал их на всяких рынках и ярмарках. Для него посидеть в своем саду с пивом, любуясь на свои штучки, по которым лазают, в которых порхают пташки, было наиважнейшим делом. В такие минуты в нем пробуждался мечтатель, изобретатель, романтик.
Ведь он всю жизнь строил дороги, магистрали, автобаны для всех тех паразитов, которые его в сумасшедший дом сплавили! Он ненавидел бетон. Он ненавидел дорожные работы. Он терпеть не мог краны. Его начинало трясти, если он слышал отбойный молоток. Он затыкал уши и испускал эпилептический вопль! А потом прятался.
Он не был психом. Его просто сильно плющило от строительных работ.
— Нильс — нормальный парень, — говорила Дангуоле, — только немного замкнутый.
Блонди это обстоятельство, кажется, устраивало; ему было все равно… замкнутый — и ладно… Сам Блонди тоже был не очень-то общительным, сильно стеснялся… По-английски говорил слабовато, вяло, неуверенно, проглатывая какие-то комья сомнений. Он и по-датски говорил так же, два-три слова — и ухмылка, подобострастная… Пил пиво с Нильсом, смотрел на его карусели и клетки, платил какие-то гроши за аренду комнатки, работал на каком-то заводике в городе, в пятнадцати минутах езды на дамском велосипеде, и всё ходил к нам в замок, на нас, работающих поглядывал.
Особенно много он крутился возле нас, когда мы меняли черепичную крышу над обиталищем старика.
Было жарко; солнце палило; птицы орали; липа душила нас своими ароматами; пчелы гудели, затягивая наши головы паутиной жужжания; мы раздевались до пояса, и слепни нас жалили, жалили нещадно. Приходила Марианна со своей подругой, в обнимку встанут и стоят, помахивая нам руками. С крыши мы махали им тоже. Мы были довольны. Я, Иван, литовцы, Глеб…
Потом стал появляться Блонди; приходил с пивом, угощал, хлопал нас по плечам, изучал наши ранки и царапинки сквозь свои толстые квадратные линзы; у него были такие маленькие глазки, что он должен был придвинуться, почти в упор.