Гизелла протрусила мимо меня назад к двери. Что-то она опять несла. Я подумала, хорошо, если птица, а не еще один несчастный крот. Я пошла за ней. Гизелла трясла головой, трепала свою добычу. Я видела только, что цвет добычи коричневый, а больше ничего, даже не разобрала, мех это или перья. Потом Гизелла положила добычу к моим ногам. Она больше не злилась на меня за долгую отлучку, она гордилась собой за то, что нашла. И преподнесла мне это в подарок. Она у меня была любимой питомицей — а я у нее кем была? Кем она считала меня? Кем угодно, но не хозяйкой. Возможно, она, наоборот, считала себя моей хозяйкой. Маленькая моя убивица. Маленькая моя радость.
Осторожно я наклонилась, чтобы рассмотреть подарок. На первый взгляд он показался мне знакомым. Как оказалось, не зря.
Возле моих ног лежала кожаная перчатка. Когда я заглянула внутрь, в ней блеснула золотая крошка.
Я бегом бросилась к кустам. На земле валялась вторая. Пустая, свернувшаяся, как опавший лист, как птица, как крот, как сердце.
Понедельник. Мы с Ренни должны были вчера встретиться и закончить макет. Я про него забыла.
Я пошла в дом и поспешила через гостиную в кухню. В кухне стоял недостроенный дорический храм. Перчатка в траве. Аритмия. Отвратительная моя ненасытность. Подспудное желание отвязаться, забыть, что он есть.
Я услышала, как кто-то меня зовет. Голос был незнакомый. Я бросилась назад через кусты и увидела на пороге своей веранды молодую девушку.
— Привет, — сказала девушка.
Я заглянула поверх ее плеча в дом сквозь закрытую сетчатую дверь.
— У меня записка от Ренни Милза, — сказала девушка.
Она была молодая, светловолосая, в футболке и в джинсах. Что-то в ней показалось мне знакомым.
— У вас для меня записка?
— Нет. Для меня. Он просил меня встретиться с ним здесь. Весной у нас был общий курс по истории искусств.
Айрис Мак-Гиннис.
Она рассмеялась коротким, нервным смешком. Она была худенькая, бледная, с приятным выражением лица.
— Он написал, что приготовил мне здесь подарок. Не понимаю, почему он решил мне что-то дарить.
«Да потому что он без памяти влюблен в тебя, идиотка». Хотела сказать и не сказала. Я открыла противомоскитную дверь. Айрис была очень молоденькая. Лет девятнадцать. У меня появилось отвратительное предчувствие надвигающейся беды.
— Он тут кое-что для вас приготовил, — сказала я.
— Для меня?
Айрис рассмеялась, и смех у нее оказался похож на журчание ручейка. Возможно, именно за это Ренни и полюбил ее, за такой смех?
— Да, но сейчас его нет.
— Ладно, тогда попросите, пожалуйста, его позвонить мне.