– Родная моя, – изощрялся он в эпитетах, – ненаглядная, желанная. Ты вернулась! Причем – без него… Значит, теперь ты уже точно станешь моей…
Он не успел договорить. Принцесса побледнела, покраснела, гневно раздула ноздри, выдохнула излишки воздуха сквозь неплотно сжатые губы и приласкала влюбленного барона прямым, сильным ударом кулака в нижнюю челюсть…
Генрих застонал, осел на пол и схватился за левую щеку.
– Ты чего, – потянул его Ланс за рукав, – вставай!
Де Грей посмотрел на него с легкой обидой во взоре, а потом приоткрыл рот и выплюнул что–то маленькое, белое…
– Ты же сам хотел именно этого! – рассмеялся полукровка, поднимая с паркета выбитый сильфский зуб. – Уж не знаю, как тебе, а мне было совсем не больно! Ульрика и правда настоящий профи по удалению зубов! Не так ли?
– Зачем ты меня ударила? – Генрих стоял, небрежно привалившись спиной к стене и не отрывая от меня горящего желанием взгляда. – Заметь, я не спрашиваю – почему, я спрашиваю – зачем? – Он выглядел идеально спокойным, но напружиненные шейные мышцы и то, как побелели напряженно стиснутые пальцы его якобы безмятежно скрещенных на груди рук, говорило мне об обратном. Он боялся. Боялся, что у него опять ничего не выйдет… Но натужно перекатывающиеся желваки красноречиво намекали – отступать или уступать он не собирался. И, осознав весь ужас этой совершенно очевидной истины, я почуяла – холод в моем сердце крепнет и расширяется, затвердевая до состояния непробиваемого льда. Ведь именно в этот момент я потеряла Астора окончательно и безвозвратно, ибо теперь мне не остается ничего другого, как жить дальше. Жить без него… Жить для других…
Я подняла на Генриха устало–насмешливый взгляд, заставивший его неуютно поежиться и виновато нахмуриться, но уже через миг он поборол ненужную ему слабость, вызывающе вскинул подбородок и ответил мне нагло–хозяйской ухмылкой.
– А ты изменился, – констатировала я. – Почему? Заметь, я не спрашиваю – зачем, я спрашиваю – почему?
Барон расцепил руки и неистово саданул кулаком в стену, сбрасывая с себя обманчивую личину напускного равнодушия.
– Ты – женщина, – зарычал он, и я поняла – следующий удар достанется мне, – всего лишь женщина – и ничего более. Сосуд для принятия излитого мужчиной семени, чрево для рождения детей. Так почему же ты забрала надо мной так много власти? Почему ты стала для меня дороже друзей, милее власти и благочестивее богов? Ты делаешь меня слабым… Но клянусь, отныне все изменится, и ты согласишься на любой мой приказ…
– О, – тихонько хихикнула я, стараясь не разбудить спящих в колыбельке детей, – ты, кажется, уже перестал искать взаимопонимания и сейчас признаешь лишь одно семейное положение – сверху!