– Да, это риск, – кивнул Джеймс с усмешкой. – Но риск, на который я иду сознательно.
Джорджетт сделала глубокий вдох, и глаза у нее стали огромными. А в следующий миг она уже была в его объятиях. Корсет выпал из рук и с громким стуком ударился об пол. Джеймс помнил, что точно такой же звук слышал ночью, после того как она с мучительно-сладостной медлительностью расшнуровала и сбросила корсет.
На ней тогда было слишком много одежды. Об этом ему тоже сообщила интуиция – или уже инстинкт?
Джеймс взял ее лицо в ладони и, почувствовав влагу у нее на щеках, стал покрывать ее лицо поцелуями, стараясь осушить слезы. Он поцеловал сначала один глаз, потом другой. Затем провел языком по длинным светлым ресницам и спросил:
– Чего ты хочешь, Джорджетт?
– Я хочу тебя, – ответила она без тени сомнения.
Он снова принялся ее целовать. Минуту спустя, чуть отстранившись, прошептал:
– Ты должна быть уверена, Джорджетт. Да, именно ты должна сделать выбор, не я. – И это была чистейшая правда. Свой выбор он уже давно сделал. Вернее, так: ему не приходилось выбирать – за ее улыбку он отдал бы жизнь. И он даст ей право выбора, а если она пожелает ему отказать, то быть посему. Хотя, судя по тому, с какой готовностью она откликалась на зов его тела, уговорить ее не составит труда – и черт с ним, с этим выбором!
Джорджетт отступила на шаг, чтобы видеть его глаза.
– О чем ты? Я ведь думала… Когда ты попросил вернуть кольцо, я подумала, что ты хочешь расстаться со мной.
Джеймс покачал головой. Ее интерпретация событий была так далека от правды, что он едва не засмеялся.
– Ты не так все поняла, любовь моя. Если мы нырнем в омут не глядя, твой шанс выйти сухой из воды будет упущен. Ты окажешься связанной со мной на всю жизнь. Я хочу, чтобы ты была уверена в том, что принимаешь верное решение. Так как же?
Он замер в ожидании, но Джорджетт не торопилась с ответом. Она ведь достаточно ясно выражала свои желания, причем неоднократно. Мечта же о том, что она захочет чего-то большего, чем требовал инстинкт, казалась несбыточной. Однако…
Джорджетт дотронулась до ворота платья и высвободила верхнюю пуговицу.
– Мистер Маккензи, – сказала она неожиданно звонко, – вы заставили меня пересмотреть мое отношение к замужеству.
Она расстегнула еще одну пуговицу, затем – еще одну. Ее нижняя рубашка призывно белела под платьем, и вырез на этой рубашке был очень даже смелым. Ложбинка в декольте манила и дразнила. Он хотел, чтобы она продолжала, но еще больше хотел, чтобы она сначала его поцеловала – в качестве доказательства добровольности своего выбора. Хотя, если подумать, поцелуй означал бы не так уж много, так как она его уже целовала… Три раза за день и еще – ночью. А он был все с тем же неутоленным желанием, от которого тело его, казалось, вот-вот взорвется. Нет, поцелуй в данном случае не слишком весомое свидетельство. Если только он не приведет к большему.