Она не знала, чего ожидать, и – что еще хуже – не знала, что делать.
Конечно, процесс был ей знаком. Два года она стойко переносила утомительные совокупления, но никогда не чувствовала того, что сейчас. Все тело ее, казалось, звенело, дрожащие пальцы, упрямо сражавшиеся с пуговицами лифа, покалывало от желания прикоснуться к Джеймсу.
Наконец она закончила расстегивать лиф и приподняла сначала одно плечо, потом – другое. После чего, сообразив, что без помощи рук не обойтись, спустила платье пониже, и оно, помедлив мгновение, смирилось с неизбежным и с печальным шелестом упало на пол. А Джорджетт, оставшаяся в тонкой батистовой рубашке и юбке, невольно поежилась, хотя было совсем не холодно.
Джеймс смотрел на нее с восхищением, а ей с трудом верилось, что она это делает; и, конечно же, она понятия не имела, правильно ли. Стойкое отвращение к наготе никогда не позволяло ей раздеваться перед мужчиной. Тем более она не могла представить, что способна это делать медленно, измеряя время не секундами, а короткими вздохами восхищения партнера. Однако реакция Джеймса говорила о том, что обнажаться, возможно, не такое уж плохое занятие, если имеешь мужество довести дело до конца.
Ее грудь, привычная к тесной клетке из китового уса, реагировала весьма бурно на непривычную свободу и далеко не целомудренный взгляд Джеймса. Прикосновение же сосков к тонкому батисту рубашки порождало чувственную дрожь, и Джорджетт бросало то в жар, то в холод.
Она упала в объятия Джеймса, закрыв глаза в томительном ожидании поцелуя, но он не торопил события. Пальцы его осторожно поглаживали какую-то очень чувствительную впадинку у нее на затылке. Потом он потянул за тесемку на талии – и юбка отправилась на пол следом за лифом.
Итак, полпути пройдено. Раздевание оказалось долгим делом.
Тут он вдруг опустился перед ней на колени. Наверное, не всякой женщине удавалось увидеть Джеймса Маккензи с такого ракурса. Возможно, она в Мореге – единственная, кто знает, что волосы у него на макушке такие же густые, как с боков. Она видела каждый стежок на его голове, а еще обнаружила трогательный мальчишеский вихор.
А между тем пальцы Джеймса действовали ловко и неутомимо. Он уже успел расстегнуть крючки ее панталон и подвязок, стащить с нее и то и другое – с этой задачей он справился быстро, – и теперь ему предстояло расшнуровать ботинки.
Только теперь Джорджетт наконец поняла, для чего придуманы бальные туфельки. Ах если бы на ней были туфельки, в этой томительной пытке ожиданием не возникло бы нужды!