Но он опустил свою клумбу к ногам Зверевой, и стало видно — это румяный крепыш с совершенно круглой физиономией, с круглыми черными глазами, способными выразить неземной восторг, со смешными усиками и с безупречной белозубой улыбкой. Его черный котелок сбился набекрень, и физиономия была так забавна, что сразу вызвала у всех симпатию.
— Я преклоняюсь перед вами, мадам Зверева, — сказал даритель корзины. — Я хочу сделать некоторый презент — не вам лично, а вашей будущей школе! Я сниму для вас помещения в Зассенхофе и буду оплачивать аренду в течение года! Это же не бриллианты, не золотой сервиз — такой подарок вы можете принять?
— Мне, право, неловко, — ответила авиатрисса. — Ведь учеников будет много, помещения потребуются большие…
— Но все очень просто — возьмите меня в ученики, а аренда будет моей платой за уроки, — весело сказал крепыш. — Разрешите представиться — Федор Иванович Таубе, адвокат из Ревеля. Нарочно ради вас приехал в этот убогий лифляндский городишко.
И мигом у него в руках появились визитные карточки. Он вручил их Зверевой, Слюсаренко, Калепу, механикам, одна досталась и Танюше.
Девушка сообразила — этот человек может ей пригодиться, когда придется воевать с госпожой Терской за право учиться на летчицу. И сунула визитную карточку в карман бледно-лилового жакета.
— Помещения могу предоставить и я. Как совладелец «Мотора», могу распоряжаться зданием заводской конторы… — начал было Калеп.
— Но это, насколько понимаю, должны быть учебные классы с таблицами на стенах и с доской, как в гимназии, — перебил его Таубе. — А в самом деле, есть ведь в Зассенхофе хоть какая-то школа?
Танюша не сводила глаз со Зверевой. Авиатрисса и точно была ее идеалом женщины — молодая, сильная, отважная, с огромными выразительными глазами, с пышными темными волосами — когда Зверева сняла шапку, на плечи рухнул целый водопад, а наземь посыпались бесполезные шпильки. Мужчины не заметили — а Танюша заметила, что Зверева, уже почти не прислушиваясь к рассуждениям о школе, смотрит поверх голов вдаль.
Девушка проследила взгляд и застыла, пораженная красотой.
Ибо что может быть прекраснее стройного всадника на высоком чистокровном коне?
Наездник, на которого обратили внимание артисты, подъехал совсем близко к аэроплану. Его посадка в седле была безупречна, жокейская шапочка и короткий сюртук ему шли изумительно. Сверху вниз он глядел на авиаторов — и на растрепанную Лидию. Потом он незаметным движением пальцев и коленей заставил гнедого коня сделать вольт буквально на пятачке и поехал прочь. Солнце светило ему в лицо, а для тех, кто наблюдал за ним, он превратился в силуэт, окаймленный сиянием.