— Петь я буду по-русски, а думать — по-французски, — сразу ответила она, и очарование баркаролы, владевшее душой Лабрюйера, вмиг пропало.
— А чувствовать — по-немецки, — заметил Водолеев. — Это же не настоящая баркарола, а что-то такое, вроде «берлинера» в сахарной глазури и полным брюшком малинового варенья, сладенькое и сентиментальненькое.
Лабрюйер нахмурился — ему стало немного стыдно, что он, взрослый человек, немало испытавший, все еще клюет на сентиментальную наживку.
— И что же? — спросил Енисеев. — Отчего человек не имеет права слушать сентиментальные песни? Я в Москве бывал в обществе старых боевых генералов — они в восторге от Оффенбаховой «Баркаролы». Мне даже кажется, что сильный духом человек может позволить себе все что угодно — и «берлинеры» обожать также. А слабый непременно должен корчить из себя сильного, понятия не имея, что это за зверь такой.
Отповедь Савелию не понравилась, но дамы ей зааплодировали — и он промолчал. А Лабрюйер посмотрел на своего демона-искусителя с любопытством. Впрочем, любопытства хватило ненадолго, и утром он уже не помнил об этом.
Три дня после убийства Сальтерн не появлялся. Полиция тоже оставила кокшаровскую труппу в покое. Танюша со дня на день откладывала ночную вылазку — ей было страх как жаль Селецкую, и она вместе с Терской старалась проводить с ней все время после концертов и спектаклей — а спать ложились за полночь.
На четвертый день к Кокшарову приехал из Риги инспектор сыскной полиции Горнфельд.
— Я хотел бы решить этот вопрос конфиденциально, — сказал он казенным голосом. — Поднимать шум не в моих правилах.
Но Кокшаров, сам неплохой актер, да еще предводитель целой банды разнообразных дарований, уловил в голосе фальшь.
— Чем могу служить? — осведомился он.
— Велите позвать ко мне госпожу Селецкую.
— Сейчас…
— И пусть она возьмет с собой все необходимое.
— Что — необходимое?
— Мыло, гребешок, смену белья, — заунывно принялся перечислять Горнфельд. — Зубную щетку и порошок, теплый халат, платок на голову…
— Помилуйте, для чего ей теплый халат?
— Для того, что я забираю ее с собой на… — инспектор задумался. — Допустим, на неопределенный срок.
— Господин Горнфельд, я с уважением отношусь к полиции вообще и к сыскной в особенности, — с пафосом произнес Кокшаров, — но для чего вам мои артистки? Женщины, которые не сделали вам ничего дурного? Угощайтесь сигарой.
— Благодарю. Ничего против госпож актрис не имею, — сказал Горнфельд. — Да вот какое дело — открылись новые обстоятельства. Покойная фрау Апфельблюм герру фон Сальтерну вовсе не сестра.