А, как на грех, никого вообще у нее не было. И это ее сильно беспокоило. Разом перескочить из категории очаровательных дам возраста «немного за тридцать» в категорию благородных или, не приведи господь, комических старух она не желала. Появление любовника сразу повысило бы ее шансы на успех. Еще с босоногого детства, когда ее кликали Парашкой-лентяйкой, госпожа Эстергази запомнила истину: дурак сватается — умному путь кажет. На роль дурака она, естественно, назначила новичка в труппе — Лабрюйера.
Внимание к нему Эстергази проявляла, как ей казалось, ненавязчиво и деликатно. При этом она пыталась собрать о будущем любовнике хоть какие сведения. И избрала источником сведений старого приятеля Стрельского.
Тот ее искренне жалел — он помнил соратницу по сцене в пору ее расцвета и видел все печальные приметы увядания. Не желая для нее новых разочарований, он попытался ей внушить, что любовника искать надо — но не в том кругу, где прелестную Ларисочку видят каждый день без грима и в стоптанных туфлях.
— Да и если так уж он в сердце запал — ты, душа моя, подожди, пока кончится вся эта история с Валентиночкой. Когда она выйдет из каталажки, да опомнится, да похорошеет — ей наш рыцарь будет совершенно не нужен. Она ведь на Сальтерна нацелилась, а он как раз овдовел… Тогда и бери Лабрюйера голыми руками. А пока он весь в пылких чувствах к узнице, его лучше не трогать.
— А если она и есть убийца? Если все-таки? Вдруг мы в ней ошибались?
— Ларисочка, ну что ты такое говоришь? Не может она быть убийцей!
— Но если не она, то кто же?
— Лабрюйер уже докопался — покойница встретила тогда, помнишь, на ипподроме человека, который знал ее в прошлом, и она его знала, и очень испугалась, что он ее выдаст, растрезвонит, что покойница вовсе не Регина фон Апфельблюм, а самая натуральная фрау Сальтерн. Вот и может получиться, что она пыталась откупиться, не сошлись в деньгах, и тот человек от злобы ее заколол…
— Ах!..
— Вот те и ах! Только молчи, бога ради, а то я тебя знаю…
Эстергази поклялась молчать, но клятвы не делать намеков она же не давала. Она только намекнула Терской, что не все так просто в этой уголовной истории, и если бы покойница встретила в Риге, ну хоть на ипподроме, человека, который мог бы раскрыть ее тайну, то закрутилась бы бешеная интрига.
Терская никому никаких клятв не давала. И двадцать четыре часа спустя новость растеклась по всей труппе.
Только и было слышно: «Я же говорил!», «Я же говорила!»
А Лабрюйер, меньше всего беспокоясь об этой суете, держал совет со стариком Стрельским.