Не беспокойтесь, товарищ, я постою. За день ноги затекли. Спасибо надо сказать Матюше Манизеру. Нет, я все прекрасно понимаю, что задачка была сложная: фигуры размером больше человеческого роста поместить в углы архивольтов. Только в итоге позы у нас получились очень зажатыми. Недоброжелатели даже говорили, будто мы представляем образ советского народа, который или сидит, или стоит на коленях. На каждый роток не накинешь платок. Только невдомек этим империалистическим мироедам-кровопийцам, что никакими трудностями, блокадами или санкциями не сломить человека молодой страны Советов!
И рабочего за станком, и колхозника на полевом стане, и оленевода в чуме воодушевлял в тридцатые годы трудовой энтузиазм проходчиков. Бригады дрались за план, забывая про обед, забывая, где день, где ночь! Парторги не выходили из-под земли сутками! И вот уже кажется нашим врагам, что сейчас выдохнутся наши люди в авральных шестидневках, сломается гордый отряд метростроевцев, не выдержат шестеренки в импортной бетоньерке, закончится кирпич на заводе.
И тогда в забой спускался он, Главный Прораб Республики! Шел он неспешной походкой. И там, где он появлялся, на лицах людей – от простого землекопа и до инженера – расцветали улыбки, лампочки светили ярче, вагонетки бежали быстрее, отбойные молотки стучали громче, бетон схватывался крепче. Смотрят враги Советской власти, а в «Ударнике Метростроя» новость: проходка ускорилась вдвое! А на Ильинку, в отдел кадров Метростроя, спешит молодежь: «Хотим вместе с комсомолом идти в забой, сражаться с подземной стихией!»
А станция наша все-таки красивая, ничего не скажешь. В тридцать восьмом году открылась, а словно это вчера было.
Ноги мои, ноги…
Вы знаете, ведь когда станцию принимали, правительственная комиссия тоже говорила, что позы у нас получились скованными. Но товарищ Сталин был иного мнения.
Помню, прибыл Иосиф Виссарионович на открытие станции, ходит, все тщательно осматривает. Вокруг народ. Какой-то дядька в коверкотовом пальто ему рассказывает:
– Станция залегает на глубине тридцать три метра…
А товарищ Сталин улыбнулся так, что от уголков глаз даже лучики пошли, и говорит:
– Ошибаетесь, дорогой товарищ: не тридцать три, а тридцать три и шесть десятых. Тип станции – пилонная, трехсводчатая, глубокого заложения. Диаметры залов – девять с половиной и восемь с половиной метров.
Все, все-то он знает!
Титан!
Главный Прораб Республики!
Дядька в пальто даже вспотел, а товарищ Сталин засмеялся, по-доброму так засмеялся. А следом за ним все тоже засмеялись. И рыжий в кавалерийской шинели, и плешивый старикан в пенсне и прорезиненном макинтоше, и председатель шахткома в брезентовой спецовке. Не смеялись только рабочие в новеньких и страшно дефицитных каучуковых комбинезонах, похожие на выбравшихся из морской пучины водолазов. Они просто жались друг к дружке, словно пингвины на зимовке, и молчали. А Иосиф Виссарионович потом рабочим руки жал, благодарил их за ударный труд. Но напоследок строго предупредил: