– Ну вот и кончились ваши аргументы, господин Шустрый, – сказал за спиной Шустрого Сынок. – Подпишите бумагу. Это не только требование, но и дружеский совет. Поверьте мне.
Наконец прибежали на шум – дворовые и Барыня.
– Что здесь происходит? – закричала Барыня с порога. – Кто стрелял?
– Между мною и господином Шустрым конфликт произошед, – сказал Сынок, отпуская Шустрого. – Но он уже улажен, мутер, не изволь себя расстраивать и горячиться.
Шустрый пошел не домой, а на сеновал. Там никого не оказалось. Некоторое время он лежал на сене, размышляя. Сунул руку в карман, вытащил ассигнации. Пятнадцать денариев.
Следовало упорствовать. Во-первых, нельзя верить всему, что говорит Сынок. Во-вторых, если бы жандармы его арестовали и повлекли к неведомой судьбе, и даже убили бы по дороге, до неведомости не доехав – он был бы чист перед Богом, совестью, Полянкой, Пацаном, и Малышкой. Полянка его выходила, а он ее предал. Он ничтожество.
А вдруг с жандармами приехал бы судья, и сказал бы, что Шустрый в своем праве?
Ох вряд ли. Дело не только в разности социального положения дворянина и ремесленника. и не только в том, что Шустрый на нелегальном положении – вполне может быть, что Сынок врёт, с него станется – но не в этом дело, не в этом! Он, Шустрый, действительно не венчан с Полянкой, и нет у него на нее никаких прав. Здесь, в этих весях, еще и нравы какие-то расхлябанные. На юге, где он родился, его бы за такое сожительство сами сельчане бы отвели к судье. Предварительно набив ему морду.
Надо было на ней жениться. Принять местную «правильную» веру, и жениться. Крест и алтарь – они везде крест и алтарь, и, как рассказывали ему в детстве, даже иные короли крестятся повторно, чтобы население не раздражать, как знаменитый Анри Кятр, к примеру.
Прошлого не вернуть, о повторном крещении нужно было думать раньше. Нужно что-то делать прямо сейчас. Что делать, амичи? А?
Эх! Шустрый поднял глаза к потолку и покраснел.
Ну? – спросила у него его совесть.
Надо бы помолиться, сказал он ей. Попросить прощения у Всевышнего.
Нельзя, сказала совесть.
Почему, спросил он.
Стыдно, сказала совесть.
Стыдно просить прощения у Бога? Умолять нижайше о прощении? Ползать, причитать – пожалуйста, прости меня? Стыдно?
Да, стыдно, сказала совесть. Ужас как стыдно. Что ты наделал, Шустрый, дружок мой, что сотворил! Беззащитную женщину продал, судьбу ее дальнейшую оценил в две недели работы своей у Ресторатора. Пятнадцать денариев. Где ж это видано.
На пятнадцать денариев много можно купить, возразил Шустрый, плавая в вязком стыде.