Взрыв разворотил лобовую броню, вырвал напрочь коробку передач, самоходка поднята в дыбошки, потом торчмя опрокинута через корму, сорваны и откинуты в сторону обе гусеницы, слева нет катков, осталось лишь ведущее колесо. Наша пятиметровая установка легла кормой к фронту, лобовой броней к тылу, так распорядилась взрывная волна. Эпикуров вместе с коробкой передач выброшен из машинного отделения, лежит поодаль. Мы трое в боевом отделении, кто как, все на головах, ногами кверху. Ближе к люку вперемежку со снарядами оказался Шустеров, под ним Святкин. Ниже всех моя голова на песке, крыша у самоходки брезентовая, перед боем ее снимали.
Что чувствовал в момент взрыва бомбы, не помню, оморок накрыл, лишь потом догадался, что душу сам себя, собственной бородой уперся в горло, шею скрутило в бараний рог, в грудной части позвоночника адская боль. Понимал, что малейшее усилие, малейший подъем, и позвоночник не выдержит. Кое-как нашел лазейку для воздуха, вздохнул. Смотрю из боевого отделения снизу вверх и через дыры в броне вижу, как лучи заходящего солнца освещают желтый бензопровод мотора, всю внутреннюю стенку машины. Думаю: «Сейчас вспыхнет бензин, самоходка взорвется, вместе с ней и мы заживо сгорим». Выкарабкиваться из-под Святкина, Шустерова не было сил.
Первым на помощь прибежал старшина батареи Худайбердыев, он через люк вытащил заряжающего, затем за ноги – меня. Святкин вскочил, побежал прочь, лег в траншею. Со мною старшине пришлось повозиться, первым делом распрямил, поправил что-то выступающее на шее, сделал массаж, дал из фляжки водки с виноградным соком. Чистую русскую не пил, говорил, что мусульманский закон запрещает.
Я ожил, вволю надышался, почувствовал себя вполне боеспособным. Случилось непредвиденное, аника-воин Дронов очумел, схватил автомат старшины в левую руку, свой пистолет в правую, с криком: «За Родину, вперед!» метнулся в сторону переднего края. Немцы поднялись в атаку, кому, как не Дронову, ее отбивать? Худайбердыев не растерялся, схватил круженного за шиворот, затянул за самоходку, придавил коленом к рваной броне и к земле, держал до тех пор, пока казак не охолонулся, упокоился и начал стонать от боли в шее, груди, голове.
Наводчик Шустеров выскочил, стал оказывать помощь Эпикурову, у того перелом позвоночника в области поясницы. Под шквалом пуль и разрывов снарядов подползла медсестра, еще кто-то из бойцов. Мне сказала: «Лежи», дала какую-то пилюлю, быстро занялась Эпикуровым. Его перевязали, перебинтовали почти кругом, как мумию, виднеется лишь голова да рука. Как только живым остался – непонятно, железо, броня не выдержали, а человек дышит. Помню последние слова: