Лакамба задремал, но бдительный Бабалачи сидел задумавшись. Луна, продолжая утомительный и безмолвный путь, достигла наибольшей высоты и, казалось, повисла без движения над их головами. Бабалачи раздул костер и разбудил товарища, который сел, зевая и дрожа, с видимым неудовольствием.
Бабалачи снова заговорил голосом, похожим на шепот ручья, текущего по камням. Лакамба слушал молча, но внимательно. Это были местные честолюбцы, здешние цыгане, малайские авантюристы. В первые годы поселения, еще до того, как правитель Паталоло стряхнул власть султана Коти, Лакамба появился на реке с двумя торговыми суденышками. Он был разочарован, найдя некоторое подобие организации среди поселенцев различных рас, признающих нетяжкую власть старого Паталоло, и был настолько неполитичен, что не скрыл своего разочарования. Он объявил, что он человек с востока, из тех стран, где нет власти белых, что он из угнетенного племени, но княжеской крови. И действительно, он очень походил на изгнанного князя. Он был недоволен, неблагодарен, беспокоен, полон зависти и готов к интригам, с громкими словами и пустыми обещаниями на устах. Он был упрям, но воля его состояла из мимолетных побуждений, слишком коротких, чтобы когда-нибудь привести его к цели его стремлений. Принятый холодно подозрительным Паталоло, он расчистил, не спрашивая разрешения, кусок земли на хорошем месте в четырнадцати милях от Самбира, вниз по реке, и построил там себе дом, обнеся его высоким частоколом. Устроившись на новом месте, Лакамба принялся за интриги. Ссора между Паталоло и султаном Коти была делом его рук, но не привела к ожидаемому им результату, так как султан находился слишком далеко, чтобы быть в состоянии в достаточной мере поддержать его. Разочаровавшись в этом замысле, он быстро организовал восстание бугийских поселенцев и осадил старого раджу в его ограде с великим шумом и немалыми надеждами на успех; но тогда на сцене появился Лингард с вооруженным бригом, и волосатый палец старого моряка, погрозив Лакамбе, укротил его воинственный пыл. Никто не желал сталкиваться с раджой Лаутом, и Лакамба, немедленно смирившись, превратился в полуземледельца, полуторговца. По-прежнему верный своей роли претендента на престол, он не признавал установленных властей, угрюмо ответив посланцу раджи, требовавшему налог с обрабатываемого поля, что раджа может сам явиться за ним. По совету Лингарда, Лакамбу оставили в покое, несмотря на его своенравие; и довольно долго он жил спокойно среди своих жен и приверженцев, лелея непрестанную и необоснованную надежду на лучшие дни, которая, по-видимому, обязательна для каждого изгнанного величества.