Александр Андреевич Баранов, прохаживаясь по светлой горенке, служившей ему кабинетом, выглянул в мелкостекольчатое оконце, озирая плоды трудов своих. Деревянная церковь Во Имя Воскресения Господня, пятипудовый колокол для которой вылил из местной руды мастер Шапошников. Компанейская контора, казармы для промышленных. Сарай для постройки гребных судов. Кузня. Торговые лавки. Школа. Этим строением Баранов особенно гордился. «Дикие племена переймут цивилизацию не через оружие и насилие, а через своих детей», — тешил себя такой мыслью. Однако пока мир даже здесь, на обжитом Кадьяке, поддерживался железом и порохом. Посему бдил правитель сам и караулы в гавани и по всем артелям имел. А начальникам партий строго-настрого наказал еженедельно чистоту ружей, а также исправность зарядов осматривать. Неумеющих стрелять обучать с прилежанием. Завел обычай поодиночке да невооруженным никого из крепости никуда не пущать. Окромя того, со здешними обитателями обходиться поласковей, среди своих промышленных воровские либо другие злые намерения истреблять. Тем и оберегал доверенных ему людей от погибели случайной да ссор безрассудных. И без того каждый год курносая то скорбутом, то стихией жизни уносит…
Говорят, что настоящую цену жизни знает лишь тот, кто глядел в очи смерти. Баранов повидал на своем веку всякого. Был богат — владел двумя заводами в Иркутске. Разорился. Промышляя по питейным делам среди чукотских племен, едва не лишился живота. Здесь, на Аляске, дважды проливал кровь свою за компанейские интересы. Да токмо ли за них? Виделись Александру Андреевичу за всем этим куда более широкие горизонты для отеческой земли и поколений будущих. Ради того и терпел сам лишенья великие и соратников своих в строгом теле держал.
Правда, последнее время сдавать стал здоровьицем, труднее сделался на подъем, отраднее оказалось одиночество под кровлею дома главного правителя, за эти годы ставшего родным, среди любимых книг и памятных вещей. Ужель не достанет мочи далее нести свой крест, завершить намеченное? Как ржа железо, ест сердце Баранова печаль, томят предчувствия.
Вот и сегодня, в погожий июльский день, что-то зябко главному правителю, что-то не по себе. Который раз возвернулся памятью к разговору с Иваном Кусковым, намедни прибывшим из Якутата.
— Худые вести привез я, Лександра Андреич, — с порога, едва не задев притолоку головой, начал помощник.
— Здоров будь, Иван, — улыбнулся Баранов Кускову, который, несмотря на лета (он не многим моложе правителя), не утратил юношескую порывистость в движениях. И тут же, посуровев, добавил: — Ну, докладывай, коли так.