Про то, как потянулись они друг к другу, как, не убоявшись гнева церкви и немилости графской, отдалась Настя Плотникову вся без остатка, как поклялся он никогда с ней не разлучаться, — это разговор особый. Токмо любовь, кашель да огонь от людей не спрячешь. Прознал об их любви граф и осерчал зело. Он, оказывается, на Настю свои виды имел. У кого кнут в руках, тот в стаде и пастух…
Абросима, чтобы не помешал исполнению графского замысла, отрядили с обозом на Нижегородскую ярмарку. А пока он в отлучке был, граф Настю за своего старика дворецкого замуж выдал. Тому уж, почитай, восьмой десяток пошел. Какой из него муж? Да, видно, у Ивана Андреевича прицел был, что и самому кусок от сладкого свадебного пирога перепадет…
Токмо просчитался граф. Не пожелала Настя слово, данное суженому, нарушить. Тем же вечером в пруду приусадебном утопилась.
Спустя полтора месяца, не чуя беды, воротился Абросим. Узнал черную весть. Налился гневом. Схватил нож, кинулся старого графа искать. А тот, как нарочно, в уезд укатил, на собрание дворянское. Не найдя обидчика, поклялся Плотников отомстить за Настину смерть. Пустил «красного петуха» под кровлю графского дома, а сам, простившись с бабкой Ефросиньей, со слезами надевшей ему на грудь отцовский крест, проторенной тропой ушел в леса. Благо, они в далях российских — немерены, до самого Великого моря-океана простираются.
С того и началась для Абросима дорога, которая через Новый Свет и многие превратности, уже нам известные, привела его в лагерь разбойничий и отца родного повидать позволила.
…Когда первое волнение от встречи с сыном улеглось, Иван Плотников поднялся, одернул армяк:
— Пойдем, сынок.
— Куда?
— К атаману на поклон. Окромя его, никто делу нашему не поборник.
Оставив спящего лекаря у костровища, они стали пробираться к атаманскому жилу между компаниями подгулявших ватажников и матросов с «Юникорна».
Перед бараком Плотниковы остановились. Иван, некоторое время потоптавшийся на пороге, размашисто перекрестился и толкнул от себя тяжелую дверь.
Пиршество у атамана было в разгаре. Угощение здесь было пообильней, чем у костров. На сработанном из неструганых досок столе, промеж низок с кетовой икрой, груд жареной лосятины и глиняных ковшей с пивом, выделялись никак не вяжущиеся с обстановкой хрустальный графин с водкой и украшенные резьбой чарки. Картину довершали пузатые бутылки с ромом — подношение Барбера атаману.
По покрасневшим, возбужденным лицам гостей и хозяев — Креста, Гузнищевского и Хакима — видно было, что застолье уже перевалило границу, когда языки развязались, а ноги стали непослушными.