Увидел за спиной Вовки движение, выпрямился и столкнулся с тетенькой-охранником, которая, схватив ребенка за шиворот, попыталась оттянуть его от забора.
– А ну, отпусти! – взвизгнула она. – Милицию сейчас позову! Живо, я сказала!
– Я его отец! – Григорьев рванул Вовку к себе, и тот, не удержавшись на ногах, упал и проехал щекой по сетке.
Из глаз Вовки брызнули слезы. На бледной коже проступили ярко-красные ромбовидные полоски.
– С ума сошел? – вновь взвизгнула тетка и потянулась вдруг к кобуре, что болталась у нее где-то в области пояса.
Григорьев сразу отступил на шаг и поднял вверх руки. Оружие он не любил. В тюрьме, знаете ли, насмотрелся.
– Отойди от забора, живо! – приказала тетка, бесцеремонно ставя Вовку на ноги. Тот ревел, растирая кулаком слезы.
Вокруг уже собралось немало других детей. Все они с восторгом наблюдали за происходящим.
– Я за ним пришел, я отец, понимаете? – спросил Григорьев. – Я его забрать хочу. Зачем он вам?
– Вот иди к директору и общайся, – сказала тетка, – а детей не трогай. Мало ли, отцы всякие ходят. Развелось уголовников. А ты умываться дуй. Живо!
И, отвесив Вовке оплеуху, она таким образом отправила ребенка в здание, умываться.
Григорьев проводил его взглядом, выудил сигарету, закурил.
– Документы покажите, потом забирайте, – добавила тетка.
Червоточины ползли по ее старому морщинистому лицу. Григорьев ощутил, как побаливают колени, как дрожат кончики пальцев. Постояв немного, выкурив сигарету, он вернулся к автомобилю.
Чтобы успокоиться, лег на заднем сиденье, поджал ноги и просто смотрел в одну точку.
– Я же все правильно делаю, – шептал Григорьев. – Не может так быть в жизни, чтобы хороший человек страдал. Или мир весь создан из зла, и поэтому просто неоткуда получить в ответ что-то доброе? И Вовка там, один… Что делать-то?..
И сам не заметил, как, сморенный переживаниями, задремал. А проснулся от того, что почувствовал – кто-то ходит около машины. Заглядывает в окна.
Григорьев выждал с полминуты, потом открыл дверцу и выкарабкался на улицу, в прохладу опустившейся незаметно яркой звездной ночи.
Около «жигулей» стоял Вовка и с осторожностью разглядывал заспанного, помятого, похмельного Григорьева.
– Я тебя сразу узнал, – сказал Вовка спустя минутную вечность молчания.
Григорьев развел руки и вдруг, неожиданно для самого себя, понял, что плачет.
Он размазал слезы рукавом рубашки, подошел, присел на колени и сгреб Вовку в крепкие отцовские объятия. Тогда заплакал и Вовка.
– Ты же меня не бросишь? – спрашивал он, дрожа от плача.
– Никогда не брошу, никогда! – отвечал Григорьев.