Разумеется, это был он. Мы вспомнили забавное происшествие между детьми, и я рассмеялась. Джимми замечательно умеет смешить, а мне это всегда в людях нравилось – я вспоминаю, как папа замечательно нас смешил. Поскольку нам было по дороге, Джимми вполне естественно спросил, можно ли ему пойти со мной, и я, вопреки всякому благоразумию, ответила «да».
Теперь, пока вы качаете головой (я воображаю вас за тем маленьким письменным столом, о котором вы рассказывали; а в вазе, конечно, стоят примулы), я объясню, почему так поступила. Уже несколько недель я в точности следовала вашим советам, то есть старалась его не замечать, но на днях он подарил мне одну вещь (в качестве извинения – за что именно, неважно, на самом деле ничего плохого не произошло). Эта вещь – фотография. Я не могу ее описать, скажу только, что впечатление такое, будто Джимми заглянул мне в душу и увидел мир, который я ношу в ней с самого детства.
Я унесла фотографию домой и, словно ребенок, для которого спрятанная вещь приобретает еще большую ценность, убрала ее в тайник за бабушкиным портретом в спальне, откуда иногда достаю и подолгу вглядываюсь в каждую мелкую подробность. Конечно, Джимми слышал, как я рассказываю сказки детям в больнице, и я не утверждаю, что в выборе подарка было какое-то «волшебство», тем не менее он растрогал меня до самого сердца.
Слово «волшебство» было подчеркнуто и тоже снабжено комментарием Кэти Эллис:
Именно это она и утверждает. Я знаю Вивьен, знаю силу ее веры, а весь опыт моей работы убеждает: приобретенная в детстве система верований никогда не изживается полностью; она может на время уйти в глубину, но в критические минуты всегда возвращается и заявляет права на душу, которую сформировала.
Лорел вспомнила собственное детство и задумалась, правда ли то, что говорит Кэти. Ее родители всегда в первую очередь проповедовали семейные ценности. Особенно мама, печально говорившая, что слишком поздно поняла, как важна семья. И, если оставить в стороне мелкие родственные трения, Николсоны и впрямь в трудную минуту приходят друг другу на выручку – в точности как учили родители.
Может быть, я стала чуть легкомысленней после недавней болезни – после недели в темной спальне под гул немецких самолетов, когда Генри сидел рядом и держал меня за руку, шепча: «Поправляйся скорее», было так чудесно вновь оказаться на улице и вдохнуть весенний лондонский воздух. (Кстати, вас не удивляет, что пока весь мир охвачен безумием, которое мы называем «война», цветы, пчелы и времена года продолжают делать, что им положено, терпеливо дожидаясь, когда человечество очнется и вспомнит про красоту жизни? Странно, но мои любовь и тяга к миру усиливаются, когда я от него отлучена; поразительно, не правда ли, что человек способен переходить от отчаяния к жадному желанию жить, и что даже в эти черные дни можно обрести счастье в малом?)