Сводки, продолжавшие поступать в штаб чусара, содержали мало утешительных известий… Оазисы Туркмении почти сплошь расположены по её границам; заражённые места заливались на карте жидким акварельным кармином; к началу июня вся Туркмения оделась в ярко-розовый воротник.
Самые сводки в особенности интересны были тем, что отражали личность того или иного корреспондента.
«Из Кара-Кумов. Саранчёвая. Медленно движется, жёлтая и большая, возраст — имаго, по фронту в четырнадцать километров».
«Из Сурназли. Саранчёвая. Копия ГПУ. Уничтожено тридцать процентов хлопчатника. Десятый раз требую патоку, лопаты, парижскую зелень. Близится линька во второй возраст».
«Из Аликадыма. Саранчёвая. Седьмые сутки движется саранча среднего роста и чуть постарше».
«Из Аджи. Саранчёвая. Прилетела. Плотность тридцать пять на квадраметр. Наблюдается весьма энергичное спариванье».
«Из Серахса. Саранчёвая. Осела на площади в шестьдесят три квадратных километра. Закладывает кубышки. Ждём, что будет дальше».
«Из Каяклы. Саранчёвая, вне очереди. Настоящим доношу, что здесь заражено восемь тысяч гектаров, а плотность отложения две тысячи на метр. Ведём точный учёт. Выпускаем стенгазету «Красный саранчист». Чувствуется недостаток в канцелярских принадлежностях».
«Из Пулихатуна. Саранчёвая… Уничтожено посевов тысяча пятьсот гектаров. Разбросанность кулиг и политическая контрагитация ишанов очень усложняют борьбу».
«Из Хакан-Кул. Саранчёвая. Идёт — конца нет. Посевов больше нет. Припасы все вышли. На отряд осталось три рубля. Ест даже верёвки и кошмы. В клубе коммунальников съела занавески. Имеются больные. Предлагаю бросить воинские части».
«Застава Ишхак. Саранчёвая. Шесть тридцать утра произошёл пролёт кулиги северо-восточном направлении. Летела с Андхоя четыре часа тридцать две с половиной минуты. Окраска буро-розовая».
«Из Мюлк-Тепе. Саранчёвая. Всё покрыто саранчой. Кажется, она спит».
И последняя была от Маронова:
«Кендерли. На вверенном мне участке саранчи нет».
Так судьба обходила Маронова.
Установилось ленивое благополучие. В низких кендерлийских предгорьях щедро доцветали тюльпаны. Вечерами, едва прохлада, красные эти долины чем-то болезненно напоминали сумрачные скалы Новой Земли, облитые такою же, но только осенней ползучей пестрядью. Он бродил много, до одури в ногах, часовой ещё не осаждённой крепости, и зачастую это доставляло ему скрытое удовлетворение, как при посещении места, где гибели однажды удалось противопоставить мужество. Часто, усевшись на вершине, он безотрывно глядел на скудное афганское многохолмие, за которым лежала непостижимая родина детских снов — Индия. Так сиживал он до луны, до шакальего воя и думал, что Ида Мазель, о которой он помнил каждый день, стала стареть именно с того часа, как ушла от Якова.