Пукесов повёл глазами; он отличался особой вихлявой красотой; он почитывал Фрейда и, по слухам, будучи в отпуску, ставил себе голос, чтобы нравиться девушкам и начальству.
— Никакой тётки и не было, — изысканно возмутился он. — А если бы и была какая замневеста, то это отнюдь… Как-никак, мы живём один раз. — Он не испугался Мароновского лица и нахально прибавил — Лично я не верю в загробную жизнь.
— Ну, знаешь туркменскую поговорку: если двое скажут, что ты пьян, — ложись в постель, — улыбался Маронов. — Так вот, велю тебе: завтра в шесть пойдёшь в Кара-Кумы. Участок твой на тринадцать километров к югу от Сухры-Кула. Езжай и орудуй во всю мощь твоей силы и красоты!
Пукесов мигнул, как бы говоря: ладно, крути, от беспартийного слышу!
— Знаете, главное дело и бабцо-то пустяшное. — Он не прочь был, видимо, сообщить имя и адрес своей партнёрши; ещё недавно он не удивился бы такому же предложеньицу от своего подчинённого. Но начальство молчало, и Пукесов разумно свернул в сторону. — Кстати… я хотел поговорить с вами, товарищ Маронов. В учрежденьи, когда выделяли меня на саранчу, говорили — правда, довольно смутно — о командировочных и сверхурочных. Я просил бы вас, товарищ Маронов, подтвердить мою работу у вас в отряде… там накопилось уже достаточно!
— Вы удивительно аккуратны, ничего не забудете, — сквозь зубы и багровея сказал чусар и подумал, что если он сейчас же, немедленно не плюнет Пукесову в физиономию, то ему придётся каяться весь век. Губы его скривились.
— …Вы не идёте завтра в Кара-Кумы, товарищ Пукесов. Двадцать суток ареста.
Тот уходил почти весёлым, этот прохвост; он имел точное представление о Кара-Кумах этого времени года, и под арест сел как-то уж слишком незамедлительно; он обожал сейчас казённую, воображаемую кстати, решётку, из-за которой не вправе была его вырвать никакая общественная повинность.
Так, с применения пятьдесят шестой статьи Уголовного кодекса, началась та деятельность Маронова, за которую он получил прозвище неистового чусара, — аляли Маронов.
Он прогадал всё-таки, сердеведец Пукесов. Маронов раскаялся в своей жестокости, и на рассвете, разбудив арестанта, красноармеец вручил ему, потрясённому, лопату и флягу: Пукесов отправлялся в пески рядовым рабочим отряда. Ещё в большей степени, нежели яды и железо, ощущалась нехватка в героях и статистах для этой трагической эпопеи. Огромная протяжённость саранчевого фронта требовала целых полков, а республика располагала лишь полудобровольческими ротами. Самые условия момента вызвали к жизни те чрезмерные меры, которые не применялись со времён гражданской схватки, и только они помогли Туркмении защитить свой труд и насущный хлеб.