— За что ты меня?
— Ну, отвечай! — подталкивал его Гримак, оглядываясь на дверь.
Возникла пауза. Парень продолжал молчать. И здесь вступился Максимов:
— Бригадир, — обратился он к раненому, — что будем с ним делать?
— Да отпустите парня, видно, что ему приказали, — махнул рукой бригадир.
— Вот и я так думаю, — заключил Максимов. — Марш из барака, дурак!
И парень стремглав помчался прочь, а Максимов подсел и молчащему Гримаку:
— Ну, скажи, кому полезна эта борьба украинцев с русскими? — и сам ответил на свой вопрос: — Только им! — И он указал на окно.
Гримак, потупившись, молча сидел, и, наконец, тихо на чисто русском языке произнес:
— Ну, я пойду, ребята. Меня там уже ищут. Приходите к нам потолковать.
Его отпустили без всяких условий. Но лед тронулся. Наши переговоры с украинцами начались. Долго не могли найти общего языка, но все-таки соглашение возникло. Оно состояло из пяти пунктов:
Акты насилия с обеих сторон прекращаются.
Все украинские «дармоеды» или начинают работать, или переходят в свои бригады.
Конфликты улаживаются на встрече сторон.
Общая цель — сопротивление режиму лагеря.
Мы пожали друг другу руки: «За нашу и вашу свободу!».
Мы, конечно, учитывали всю шаткость такого соглашения: слишком многое нас разъединяло.
Была в нашей зоне и большая группа поляков. Особенно сблизились мы с двумя из них, уцелевшими после разгрома Армии Краевой в 1944 году в предместье Варшавы. Это были Гладчинский, офицер-картограф штаба, и Барковский, личный врач генерала Бур-Комаровского. От них мы впервые узнали правду о массовом расстреле польских офицеров в лагере под Катынью в 1941 году. Велико было их негодование, когда они прочли в «Правде» заключение советской комиссии о том, что не НКВД, а немецкое гестапо учинило этот расстрел. Причем под этим заключением не постеснялись поставить свои подписи Патриарх всея Руси, а также большой писатель, ставший придворным Кремля, Алексей Толстой.
Рассказали они нам и забавную историю о польском князе, генерале Сапеге. При захвате части Польши советскими войсками в 1939 году он был арестован и содержался в лагере в Сибири. Внешне это был ничем неприметный человек: небольшого роста, слабого телосложения и почти совсем лысый. В лагере на тяжелых физических работах он превратился в доходягу и на работу уже не мог выходить. Поставили его работать в кочегарку при кухне, где он должен был постоянно подбрасывать уголь в печи. Эта работа сделала его совсем неузнаваемым: его лицо и вся его одежда пропитались угольной пылью, и только глаза поблескивали. На поясе постоянно висел алюминиевый котелок, так как с кухни могли каждую минуту вынести «милостыню» — черпак супа, и он должен сразу же подставить свой котелок. Совсем ослабший, днем он ложился прямо на кучу угля и так засыпал на пару часов. Люди и не подозревали, что этот грязный доходяга был князем и генералом. Но об этом знало начальство лагеря.