Павлу он приносил все время какие-нибудь газетные новости и вполголоса, чтобы я не услышал, рассказывал их:
— Ух, какую речь Иосиф Виссарионович на съезде произнес! Не слышали?
Речь шла о речи И. Сталина на 19-м Съезде КПСС. Или:
— Вы вот около Сталина этого молодого человека, Маленкова, не приметили? Ох, голова, умница!
Павел с иронией выслушивал все это, не обрывал его и переводил разговор на тему: что пишут из Москвы. В то время писем от матери он не получал и очень страдал от этого. Было странно, что Дунаевский до сих пор ощущал себя причастным к партийной кухне.
Если он приходил и видел, что мы не одни и с нами сидят или Топорнин или Стахов, то делал знаки Павлу издалека, мол, зайдет позднее. Однажды Павел при этом подошел к нему, взял за рукав и привел, как школьника, к нам в угол знакомиться. Дунаевский представлялся по фамилии, за что сразу же получил шутливую реплику Алексиса:
— Так это вы эти дурацкие песни сочиняете?
Как и всегда при Алексисе, разговор вскоре переходил на политические темы. И как только в разговоре появлялись слова вроде «Сталин» или «советская власть», Дунаевский вставал и, сославшись на какую-либо причину, исчезал из барака. Однажды речь зашла о созданном большевиками голоде на Украине в 30-е годы и Топорнин по ходу своего рассказа обратился к Дунаевскому как к одному из партийно-комсомольских лидеров тех годов:
— Так вот, когда вы эту коллективизацию придумали… Дунаевский тут же перешел к открытой защите:
— Давайте, товарищи, без личностей! И я теперь пошел… — Он встал, но Павел крепко схватил его за локоть и усадил обратно на место: «Коммунисты не должны отступать!». Маленькие глазки Дунаевского часто замигали:
— Тогда, если меня вызовут, я все расскажу!
Павел в ответ ему:
— Неисправим! Расскажите, расскажите, голубчик! — Начал поглаживать его по плечу. — И вместе с нами со всеми и срок добавочный получите.
На лбу у Дунаевского появилась испарина.
Мне он не был симпатичен, но было явно несправедливым смеяться над этим трусливым московским мещанином, прицепившимся к советской власти. Например, Стахов, завидев его стоящим во дворе на вечерней проверке, наезжал не него, начиная изображать локомотив, и при этом пел:
Наш паровоз, вперед лети,
в коммуне остановка…
…В руках у нас винтовка!
Как-то при всех разговор коснулся «вечной темы»: «За что все-таки сажали людей?». И тут, ко всеобщему удивлению, Дунаевский заявил:
— Я, например, сижу, потому что я еврей!
Все так и обомлели, возникла пауза. В то время в Москве начались процессы против «врачей-убийц», большинство из которых были евреями. Первым нашелся Топорнин: