Как и следовало предполагать, ему было запрещено вести беседы с людьми, писать для них письма. Он стал только выдавать и получать книги. Но его выбор книг для читателей, уже сам по себе учил многому.
В наш барак к Павлу довольно часто забегал посидеть и поболтать лысый, круглоголовый человек с одутловатым лицом и бегающими маленькими глазками. Несмотря на скудную лагерную пищу, он, как и Сабинин, сохранил животик. Фамилия его была Дунаевский, имя же не осталось в памяти. Это был тот самый первый секретарь горкома комсомола Москвы, которого в 30-е годы газета «Правда» объявила левым уклонистом, вредно влияющим на советскую молодежь. В то время он умел произносить пламенные речи, прославляя партию и Сталина, и призывал молодежь бросать институты и ехать на стройки в Сибирь, идти на заводы к рабочим. Видимо, ему казалось, чем «краснее» он станет, тем ближе будет к партии. Но тут он просчитался: партия в то время уже обюрократилась, уже не хотела, чтобы впереди нее к рабочим и на дальние стройки шли комсомольцы — она усматривала в этом признаки левого коммунизма, троцкизма. Газета «Правда» назвала это вредное движение комсомольцев «дунаевщиной». Сам Дунаевский был снят с поста и ожидал ареста. В это время кто-то посоветовал ему убежать из Москвы в провинцию и там затихнуть. Так он и поступил, заручившись справкой о тяжелой сердечной болезни, уехал к знакомым в Грузию. Говорили, что НКВД приходило за ним, но даже управдом не смог сказать, куда он точно уехал лечиться.
В Москве шли массовые аресты и процессы, но, видимо, бюрократическая машина НКВД была еще не так хорошо отлажена, и его бумаги затерялись в горах других, словом, о нем забыли. Лишь в начале войны появился Дунаевский снова в Москве и тут же был призван в армию. По сильной близорукости ему удалось просидеть всю войну в тыловом штабе снабжения, хотя и там он сумел получить три медали и орден, но самое главное — ему удалось вступить в партию. Видимо, все это он счел достаточной защитой, чтобы снова открыто зажить в Москве. Но здесь он не оценил способности КГБ, где документы могут затеряться, но не потеряться. Он уже благополучно работал заместителем директора театра, когда за ним началась слежка. Конечно же, ничего не стоило найти пару свидетелей, которые подтвердили, что он критиковал партию и разделял взгляды левого коммунизма. Его арестовали, судили по статье УК 58–10, 11 и приговорили к десяти годам особых лагерей как «не разоружившегося старого врага».
Меня он сторонился, поэтому, когда прибегал к нам в барак, то обращался только к Павлу. В Павле он видел не только москвича, но и близкого ему по судьбе человека. Павел одно время тоже находился под влиянием левого коммунизма: был в «Бригаде по пропаганде Маяковского», помогал в литературном отделе «Театра Революции» и обожал его режиссера В. Э. Мейерхольда. Бригаду разогнали, а Павла в 1939 году судили на «антисоветскую пропаганду». Конечно же, Дунаевскому было невдомек, что Павел стоит сейчас совсем на других — демократических позициях, он обращался к нему, как к старому ветерану-коммунисту. Постепенно мы убедились, что Дунаевский никогда не был искренне преданным коммунизму человеком, он просто делал карьеру, играл, но вовремя не сориентировался в новом курсе партии и проиграл.