Испуганный и обескураженный таким обращением, какое-то время я не могу прийти в себя. Но, видно, не зря мне дали кликуху Волк. Меня приводит в себя нос. Он улавливает очень вкусные запахи. Я начинаю вертеть головой и обнаруживаю, что нахожусь в комнате без окон. Она освещается бронзовой люстрой со свечами. Стены комнаты оклеены красивыми обоями. Старинная, как в кино, мебель. Посредине — огромный стол. На нем пироги, красная и черная икра, овощной салат, селедка, колбаса, сыр, супница, графинчики с водкой и вином, кувшины с пивом и квасом.
И в тот миг, когда моя рука тянется к блюду с пирогами, появляются Ундол, Кабан и Кроха. Они в черных костюмах, белых рубашках и при галстуках. На ногах у них лакированные полуботинки. Ундол подходит к столу, отодвигает стул, садится, берет салфетку, разворачивает ее, кладет себе на колени и только после этого обращается ко мне, Кабану и Крохе:
— А вам что, особое приглашение?
Некоторое время за столом царит молчание. Все заняты поглощением пищи. Правда, по-разному.
Ундол ест со светской свободой и изыском. Я тоже не комплексую перед обилием столовых приборов — мой отец, когда в Москве, требует от домашних полного соблюдения правил этикета за столом. Остальные в основном пользуются руками и зубами. Ундол какое-то время с усмешкой наблюдает, как насыщаются его кореша, и говорит с поддельным возмущением:
— Волк, научил бы ты этих олухов обращаться с ножом и вилкой. — И продолжает уже серьезно: — Как видите сами, Иван прав. Волк сможет работать под пай-мальчика, ребеночка из интеллигентной семьи.
Кабан поднимает голову от тарелки и жестко, как приговор, произносит:
— Вот пусть завтра и покажет свои способности, чего толковищу разводить.
Ундол по-товарищески кладет руку мне на плечо:
— Видишь, Гена, не все тебе доверяют. А я верю в тебя и поэтому в штаб пригласил. Кстати, о нем очень мало кто знает. Он ведь находится под землей.
— А где под землей? — интересуюсь я.
— Помнишь место; где церковь сломали? Все снесли, сровняли, а про нижний этаж, что под землей, забыли. Мы в нем и находимся. Выходы отсюда в склеп, что на берегу, и в котельную. На месте котельной до революции, говорят, дом церковного старосты был, — объясняет Кроха.
— Ты что лепишь, ты кому лепишь?! — взрывается Ундол.
— Так ты же сам утверждал, что Ивана он и что доверяешь ему, — оправдывается Кроха.
Ундол пристально смотрит на Кроху и с сожалением делает вывод:
— Шестерить тебе еще и шестерить! — И обращается ко мне: — Гена, вот нас называют блатными, а на самом деле мы тимуровцы. Хотя это не совсем точно. Мы поступаем так, как поступали благородные люди Робин Гуд или капитан Немо. Ты, я думаю, читал о них или кино смотрел. Они бедным помогали. Смотри, Рыжий тебя обокрал, а мы тебе деньги вернули, и даже больше, чем у тебя было. А Рыжего Кабан наказал. По заднему месту ремешком походил. Притон из твоей квартиры шпана да голубятники устроили. Братишек напугали. Сию минуту твою квартиру, по моей просьбе, в порядок приводят, стирают, гладят, подмазывают, подкрашивают, полы натирают. Братишек твоих стригут и моют. И еще скажу, скажу с болью в сердце. На наш Дорогомиловский рынок нацмены лезут. Наших русских баб, детей последнего куска хлеба лишают. А они ведь под немцем были. Избы у них фашисты спалили. Многие в землянках по сей день ютятся. А мужики их погибли геройски. Рынок их спасает. Там они молоко, картошку, морковку, ягоду какую продадут и одежку себе, детям купят. А эти нацмены русских с прилавков теснят. И кто, скажи, кроме нас защитит их? Никто! Только мы. На завтра мы намечаем операцию, чтобы изгнать их. Я хотел тебе, как лидеру, предложить возглавить ее, но не могу. Ты должен идти в школу. И я, как старший товарищ, прошу тебя школу больше не прогуливать. Учиться станешь на пятерки. СССР нужны грамотные кадры, так как они решают все.