Хм… А может быть, он именно так и сделал? Навел на Мазурицкого какого-нибудь клиента вроде Вити, тот всучил ему копию вместо подлинника, а когда все открылось, пригрозил на веки вечные испортить репутацию. Или Мазурицкий, узнав о подлоге первым, не стал дожидаться, когда все откроется, а пришил ненавистного конкурента, чтобы он никому не рассказал, так что все до сих пор шито-крыто.
Но, кажется, я снова чересчур увлеклась догадками. Новая теория была интересна, но она никак не объясняла, почему копия в итоге попала к Леониду. Даже если учесть, что ограбление музея произошло раньше, чем самоотверженный друг получил щедрую благодарность, и предположить, что, потеряв надежду приобрести подлинник у Всеславина, он купил копию у Мазурицкого, то и тогда остаются сомнения.
Если верить словам Тамары, Леонид – тонкий ценитель, а такой человек, даже не имея возможности получить подлинник, навряд ли польстится на копию…
Впрочем, хватит. Опять я уношусь в область неизведанного, а между тем стрелка часов подходит к девяти.
Волевым усилием отключив посторонние мысли, я переключилась на наблюдение за дорогой и включила зажигание.
Я подъехала к дому Тамары. Зная, что мне совершенно необходимо выяснить, когда же в действительности умер сын Леонида, я понимала, что вопрос этот весьма деликатный. Уже то, что, рассказывая свою грустную историю, Тамара ни словом не упомянула, в чем именно заключалась спасительная помощь Леонида, наводило на некоторые размышления.
Впрочем, вполне возможно, все это получилось ненамеренно, но, так или иначе, расспросы я должна вести очень осторожно.
Поднявшись в квартиру, я обнаружила свою заказчицу в прекрасном настроении, кажется, она уже позабыла о недавних трагических событиях.
Выкладывая передо мной фотографии, Тамара весело щебетала о том, как тщательно разыскивала их для меня, как старалась и как надеется, что ее усилия смогут мне помочь.
Я не имела ни малейшего представления о том, как начинать на этом фоне разговор о болезни ее сына.
Решив попробовать обходной путь, я хотела начать с разговора о краже в музее и спросить о том, не знает ли Тамара, какие именно экспонаты из «изъятого» достались ее мужу. Выяснить таким образом, кто стал обладателем копии Дюрера, я не очень надеялась. Тамара, еще вчера так эмоционально повествовавшая мне об этом художнике и о рисунках, принадлежавших мужу, наверняка упомянула бы о копии. А поскольку она не упомянула, значит, либо не знала, либо копия отошла к Мазурицкому.
Поэтому с точки зрения информативности тема была небогатая, но для перемены разговора вполне годилась, и я уже набрала воздуху в легкие, чтобы произнести первую фразу, когда на удивление говорливая в это утро Тамара прощебетала, что сейчас «должна бежать».