Характерных черт в этом лице не было. Волосы, зализанные назад, чуть приоткрытый рот, но не как у людей тупых и рассеянных, а как у внимательно слушающих. Нос, вдавленный над переносицей. Настороженные, не располагавшие к откровенности глаза, в которых нет-нет да и мелькал странноватый огонек – не то воодушевление, не то помешательство.
– Вы, случайно, не католик? – Такой вот восторг на грани боли Александр Христофорович помнил с детства по иезуитскому пансиону. Он минутами являлся у некоторых преподавателей и служил признаком высокого молитвенного напряжения.
– С чего вы взяли? – удивился арестант, громыхнув ручными кандалами. – Нет.
– Так, показалось.
Следователи начали допрос.
– Имя, год рождения, чин?
– Николай Романович Цебриков. 1800-й. Поручик Финляндского гвардейского полка… Не был… Не говорил… Не участвовал…
Допрашиваемый твердо отпирался от всего. Никого не знал. На Сенатской оказался случайно. Увидел бегущих солдат. Скомандовал: «Стой!» Развернул против кавалерии.
Случай Цебрикова был сплошным анекдотом, и Александр Христофорович хорошо помнил его по первым дням расследования, когда «не участвовавших» отпускали под честное слово. Приехал в Петербург, вышел из дома, услышал выстрелы. Мимо россыпью пехотинцы спасаются от конницы. По офицерской привычке: «Рота! В каре!» Кто мог знать, что рота мятежная, а кавалергарды царевы?
Он всего-то и крикнул: «Вперед, карабинеры!» А уж злодеи-доносчики переиначили в «карбонарии». История обрастала подробностями, переходя из кабинета в кабинет и смеша следователей. Ступай, болезный. В другой раз глаза разуй!
Потом явились свидетели. Дмитрий Завалишин заявил, что видел Цебрикова в канун 14-го на собрании заговорщиков у братьев Беляевых. Те подтвердили:
– Ему поручено было бунтовать Финляндский полк.
– Он показался мне весьма странным, – рассуждал Завалишин. – Вспыхивал как спичка. Не давал другим говорить. Влетел пулей на середину комнаты и начал изливать досаду на правительство. Признаться, мне подумалось в первый момент, что он одержим.
– Уточните.
– Видали вы, когда у человека поток слов извергается без всякой связи и с огромной скоростью? Перемежаясь самыми постыдными ругательствами?
– Так он кликуша?
– Не могу знать. Но я был удивлен, что мои товарищи приняли его в свой круг.
Ну мало ли кого они принимали!
Чернышев по обыкновению бушевал летней грозой, ломя направо и налево молодые дубки.
– Вы, Цебриков, сущий оборотень! Из вас надо жилы тянуть!
– Это будет тиранство.
– Как же объяснить ваш приход на площадь?
– Любопытством.
– На очных ставках вас изобличили братья Беляевы, мичман Дивов и матросы его экипажа.