Кроме всего прочего у нее были пронзительные зеленые глаза, совсем как у кошки… Седые волосы переливались изумительными серебряными нитями… Морщин на лице совсем не было, словно эта женщина всю жизнь хранила себя для меня… Хотя, если немного призадуматься, то три ее отсутствующих пальца, безусловно обозначают Небесную Цифру Эванса, но, однако, черт возьми, у нее ведь оставалось всего лишь два пальца на руке, а цифра «2» по Эвансу страшная черная цифра, способная подводить черту любой жизни, обозначающая присутствие самого Дьявола, как рога у черта на голове! Впрочем, все мысли исчезли, как только мы совокупились с ней в траве, как два зверька, собою выразив Любовь… Переплетенные между собою пальцы, соприкоснувшиеся языки, все возбужденные и дрожащие, как при сенной лихорадке, конечности… Самое интересное, что она нисколько не удивляется, что я так запросто раздеваю и проникаю в нее, не обронив при этом ни слова…
– А вы нахал, – насмешливо улыбается она спустя мгновенье, вытирая белым шелковым платочком размазанную по губам помаду.
– Все может быть, – смущенно вздыхаю я, и снова целую ее, зажмуривая от счастья глаза.
– Поедемте ко мне! – неожиданно шепчет она и прикусывает мне в безумной страсти губу. Я морщусь от переживаемой мною боли, а она с такой лукавой улыбкой смотрит мне в глаза, что мне становится стыдно. Я и без того весь красный от смущения, а теперь вообще полыхаю как разгневанный Везувий!
– Ну, что ж пойдемте, – шепчу я, и мы выползаем из желтой травы с опавшими листьями на холм, на котором стоит ее черный «Мерседес», напоминающий собою арабского скакуна, весело блестящего от южного знойного пота. Мы садимся. «Мерседес» жищно поблескивает своими глазоподобными фарами, заключая нас с ней в одну из клеток безумного Мироздания.
Она садится за руль, со страшным остервенением давит на газ, и мы почти мгновенно пролетаем сквозь туман, повисший над равниной, в какую-то неведомую даль.
Всю остальную дорогу, пока мы едем по своеобразным лабиринтам лесного массива, она нежным дрожащим голосом говорит мне о своей любви ко мне, из-за которой ее жизнь расходится кругами как река от брошенного в нее кем-то неизвестиным камня, и о том, что ее воспоминания очень часто сбегают от настоящего, от чего даже иногда проснувшись рано утром она на кабинетном клавесине исполняет двухголосые инвенции Баха, или сонату такой удивительной красоты, которую до нее еще никто не сочинял, и еще ей кажется, что ее чувства движутся в ней как волны… Господи, думаю я, эта женщина никогда не знала этого грешного мира, а ее губы никогда не касались и края распущенной всеми плоти… Сознавая себя обязанным проникнуть в нее как в некую Тайну, я, конечно, говорил ей одни сплошные глупости…