Потом Шатобриан удивлялся, почему он вообще отвечал этому наглецу.
– Убрался из Парижа, кажется, в Феррьер, – сказал Шатобриан, – и оттуда снабжает Париж своими остротами. Говорят, он недавно сказал своему сыну: «Учись усердно, сынок. Образование необходимо во всех странах… даже в нашей, которая не управляется вовсе». Этот человек не может жить без заговоров. Если он начинает выступать против власти – первый признак, что эта власть скоро падет.
– И вы думаете, Бонапарт вернется?
– Так думает Фуше… и это самое тревожное. На днях наш канцлер, виконт Дамбре, вызвал его для объяснений. Но он не дал виконту открыть рта и преспокойно перечислил все прегрешения королевского правительства, после чего так же преспокойно удалился.
– Ну тогда… тогда я должен спешить покинуть Францию… Мне нужны деньги для путешествия… В сумасшедшем доме я сплю с очаровательной шестнадцатилетней особой. У нее крохотная грудь, и она…
Шатобриан поторопился прервать его:
– Вы не закончили о Бомарше…
– Бомарше? Что Бомарше? Не помню… Да, вот это интересно – как он умер… На следующее утро, как писали газеты, Фигаро принес Бомарше кофе и нашел хозяина мертвым. Я читал сообщение идиотов-врачей: «Смерть наступила ночью, около трех часов. Покойный лежал на правом боку. Общий осмотр не оставил сомнений, что гражданин скончался от апоплексического удара…» От апоплексического удара! – Маркиз расхохотался. – После чего Фигаро принес мне записку, где рукой Бомарше было написано: «Вас просят присутствовать на траурных проводах гражданина Бомарше, литератора, скончавшегося в своем доме подле Сент-Антуанских ворот двадцать девятого флореаля седьмого года Республики, кои имеют быть тридцатого числа сего месяца». Он продолжал смеяться надо мной даже за гробом… – И маркиз добавил почему-то шепотом: – Впрочем, порой после смерти он был очень серьезен. Уже после похорон я решил еще раз обыскать дом в надежде найти свою рукопись… Я проник туда. И у секретера увидел его… Он сидел и слушал музыку… Никакого инструмента, никого в доме… и музыка…
Он заговорил, не оборачиваясь: «Это увертюра к „Дон Жуану“… Там опасная фанфара… Торжество предвечного… Смерть – это радость… Я пишу здесь пьесу… Седьмой такт – слышите? Радость небытия… Вместо Смерти был Свет… Именно так и есть…»
Повторяю: он говорил со мной, не оборачиваясь… Я бежал из дома.» Но и далее после смерти он оставался… как бы это сказать… очень деятелен… Только не смотрите на меня, как на сумасшедшего… Например, после смерти он написал графу Ферзену.
Тон безумца парализовал Поэта. Он молча слушал.