Собственно, это и не ходьба была, а карабканье на ползущую вниз, постоянно обваливающуюся гору, немцы спотыкались, смешно складывались вдвое, чтобы не упасть, широко распахивали рты, стараясь захватить хотя бы немного свежего воздуха, хватались пальцами за камни, помогая себе, размахивали руками — тяжело доставался им путь наверх.
— Это еще цветочки, — хмыкнул Горшков, — ягодки будут впереди.
На этот раз делегацию немцев возглавлял генерал. Он, усталый, надломленный, двигался последним — замыкая делегацию, деловито одолевающую осыпь, отставал генерал безнадежно и — что совершенно недопустимо для офицеров вермахта — был, кажется, брошен всеми, словно был виноват в поражении Германии в войне.
Судя по растерянному, плоско расплывающемуся лицу, генерал совершенно не ожидал, что его подчиненные поведут себя так, — не дожидаясь начальства, напористо рванут вперед, оскользаясь в потоках рыжеватой твердой крошки, бессильно вскрикивая, размахивая руками, толкаясь и хаотично шарахаясь то в одну сторону, то в другую.
«Наверное, так и должны вести себя солдаты, сдающиеся в плен, — невольно подумал Горшков. — Это беспорядочная масса, напрочь потерявшая управление. Они перестали управлять не только собою, не только над собою потеряли власть, они утратили ум, способность видеть ориентиры, линию горизонта, избавились от всех солдатских качеств. Впрочем, не все, думаю, сделали это добровольно… Увы».
Горшков оттолкнулся ладонями от шелушащегося каменного выступа и снова зашлепал сапогами по мелкой, противно шуршащей, стреляющей осколками осыпи, устремляясь вниз, к орудиям, у которых стоял Фильченко и встревоженно поглядывал на капитана.
А чего, собственно, тревожиться-то, это пусть фрицы тревожатся и осматривают себя со всех сторон да принюхиваются друг к дружке — не попахивает ли от них, и не протерлась ли где-нибудь на заднице ткань, и нет ли на коленях дырок, в которые проглядывает голое розовое тело?
Горшков одолел осыпь, поправил на голове пилотку, подтянул ремень.
— Ну что, земеля, как у меня вид?
— На пять баллов. — Фильченко показал капитану большой палец, потом кивнул утверждающе, потыкал рогулькой с откляченным пальцем воздух. — Вид гораздо лучше, чем у их генерала.
В ответ капитан довольно хмыкнул — понял, мол, — подошел к закраине дороги. Немцы находились совсем рядом — потные, заморенные, со злыми, побуревшими от напряжения лицами. Внутри у Горшкова невольно возникло что-то торжествующее. «В сорок первом, сорок втором годах эти гады выглядели совсем не так, — отметил он удовлетворенно, — и мнилось ли тебе, друг любезный, в лихом сорок первом году, что ты, рядовой командир, будешь в сорок пятом принимать капитуляцию у немецкого генерала?» Не мнилось. И вообще, в сорок первом он совсем не знал, останется в живых или нет?