— И все же?
— У меня профессия, которая нигде, ни на какой войне не нужна, — астроном, — ответил он, не поворачиваясь, словно боялся увидеть то, чего ему не следовало видеть, спросил: — Очнулись? Вам помощь нужна?
— Нет, — быстро отозвалась девушка, и Борисов услышал, как она пластается по полу. Понял — отползает к стенке.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Светлана. Мама Ланой звала, — отозвалась девушка. — Уменьшительно. А вас как зовут?
— Борисов.
— Борисов? А имя есть?
— Имя, как у всякого нормального человека, есть, но лучше просто Борисов. Коротко и ясно. И еще одна просьба. Можно не на «вы», а на «ты»?
— Я так не умею, — неуверенным голосом произнесла Светлана, — сразу на «ты»…
— Да, сразу на «ты». Выкают обычно, когда хотят человека отдалить, поставить его на расстояние вытянутой руки, а то и вовсе пистолетного выстрела, а «ты» — это всегда сближает людей, тут нет ничего худого или невежливого. Ей-богу!
— Я не могу на «ты», — жалобно произнесла Светлана.
— Мама твоя жива? — спросил Борисов, по-прежнему не оборачиваясь.
— Н-нет. — Светлана по-детски шмыгнула носом.
— Одна живешь?
— Одна.
— Спешила домой, естественно? — Голос Борисова сделался укоризненным.
— Домой. Холодно было.
Разговор шел однозначный, какой-то пристрелочный, почти лишенный цели.
— Эх, спешка, спешка, — Борисов кинул в печушку очередную книгу, вздохнул — в груди у него что-то заклекотало само собой, будто в легких образовалась дыра, воздух с силой высвистывал из пробоя, и дави не дави на меха — все впустую, музыки и ровной работы не получается, лишь сип да клокотанье, девушка отозвалась стоном, и тогда Борисов оглянулся: — Тебе больно?
— Нет.
В комнате было тепло, воздух растерял привычную сухую искристость, растаял, сделался вязким, обволок тело, опустил Борисова на землю. Окно было залеплено серым плотным слоем — снег приклеился мертво, неряшливо, надо бы счистить его, но только вот как? Открыть окно и выпустить из квартиры последние крохи тепла? Либо попытаться достать снизу? Но для этого нужна лестница, а где ее возьмешь?
Было тихо. Не верилось, что за серым слепым окном лежит огромный город, страдает, люди хватают обескровленными худыми ртами воздух, высасывая из него последние остатки кислорода — если уж хлеба нет, то пусть хоть кислород будет, плачут, стискивают зубы в неимоверном усилии, когда надо идти за водой либо за хлебом. И каждую минуту, может быть, даже каждую секунду умирают.
Кто умирает в этот миг, как фамилии этих людей? Борисов подвигал нижней челюстью, будто хотел растереть зубами зерно, снова вздохнул, прислушался к простуженному дырявому звуку собственных легких.