Капитан первым добежал до него, упал на мокрую раскисшую землю.
— Что случилось?
— Немцы. К реке пытаются пройти.
— Много их?
— Не очень. Я засек человек пять, не более.
Горшков понял, в чем дело, что тянет фрицев к реке, усмехнулся:
— К американцам хотят уйти, гады, — мотнул отрицательно головой, — только вряд ли у них это получится.
Темнота невдалеке окрасилась в оранжевый цвет — будто свечечку кто в ночи зажег, в то же мгновение раздался автоматный стрекот. Капитан засек место, где запалилась и тут же погасла свечка, поспешно переполз к другому дереву, спрятался за толстым вековым комлем. Ординарцу сказал:
— Мустафа, ты пока оставайся здесь.
Главное, в слепой ночной стычке не угодить под свою пулю либо под случайную автоматную очередь… Тьфу, что за глупые мысли лезут в голову? А в стычке дневной в таком разе что главное?
Он ждал, когда в темноте снова запалится и тут же погаснет свечка, главное было понять: перемещается противник или залег, находится в одном месте?
Немцы перемещались по берегу — видать, где-то недалеко у них была спрятана лодка, к ней они и устремлялись, иначе чего бы им тут держаться, рисковать — давно бы растаяли, как духи бестелесные… А может, они хотят попасть на тот берег через заминированный мост?
Для этого надо быть совсем наивными людьми. Кто же даст им это сделать? Мосты всегда, любой армией брались под охрану в первую очередь. Так было и в этом случае.
Ну обозначьтесь, фрицы, ну! Неужели вы ушли? Нет, не должны уйти, фрицы здесь.
Сырость заползла капитану за воротник, опалила холодом, он поежился, шевельнул плечами.
Снова застрекотал немецкий автомат, очередь была короткой, слабой, пули, выбивая искры, защелкали о ветки деревьев, от земли сильно запахло плесенью. Свечка зажглась в старом месте — значит, немец залег — посчитал темноту и туман своими верными союзниками: не выдадут, мол… Выдадут, еще как выдадут.
Это один фриц… А где остальные? Часовой сказал, что их было пять человек… Или примерно пять — не один, в общем.
Было холодно — Горшков выскочил наружу без плащ-палатки, теперь сырость пробирала его до костей, допекала, как могла, уже обозначилась под лопатками, по коже заскользили противные, острекающие своими колючими мокрыми лапками муравьи, — гнилая все-таки весна на Эльбе.
В темноте снова запалилась и потухла свечка, шум дождя погасил стрекот выстрелов, пули всадились в комель, за которым лежал капитан. «Однако фриц бьет метко, — отметил Горшков, — он чего, видит что-то, что-то различает в этой грязной плотной темноте?»
Плоско прижимаясь к противной мокрой земле, капитан переполз к Мустафе.