Он неуверенно приподнял плечи — помнил и не помнил одновременно. Наверное, это что-то высокое, железное, грохочущее, страшноватое, вызывающее радостный визг детей и нехорошую оторопь у взрослых: а вдруг кто-нибудь вылетит из гремящих тележек?
— Должен помнить! — Светлана настойчиво возвращала Борисова в прошлое. — На Петроградской стороне, в саду Госнардома. Ну! Горки проходили над зоопарком, прямо над клетками.
— Помню, — твердым голосом произнес Борисов.
Память избирательна. Иногда хранит нечто такое, что давным-давно надо выбросить на свалку, и очень бережно хранит, как иной управдом свои домовые книги, и напрочь избавляется от сведений, которые бывают нужны позарез. Вот странный механизм!
— В тот день, в сентябре, одна бомба развалила обезьяний питомник, вторая убила слониху Бетти. И вдребезги разнесла американские горки.
Борисов много раз читал о том, что природа не дала северным женщинам ярких красок — все на сближенных тонах, на «чуть-чуть»: чуть-чуть того цвета, чуть-чуть этого, все сглаженно, без всплесков и особой звонкости, но есть в этой неяркости огромная сила, что притягивает к себе, перешибает дыхание и вон как заставляет колотиться сердце. Сердце у него громко забилось.
— Интересно, сколько ударов может сделать сердце? — спросил он.
— Что-то непонятно…
— Маленькая математическая задача: сколько ударов отведено сердцу в жизни? На сколько оно, точнее, рассчитано?
— А-а-а, — Светлана рассмеялась, — очень много миллионов.
— А по-моему, — проговорил Борисов грустно, — этих миллионов не очень-то много. Когда умирает человек, что от него остается?
— Призрак. Дух.
— Нерастраченная энергия. — Борисов поглядел в окно, в котором никак не мог сгуститься вечер. — Белые ночи в этом году начались рано.
— Все в мире сдвинулось. Война!
— Тишина, как перед боем, — поугрюмев, заметил Борисов. — Нехорошая тишина. Никогда не знаешь, чем она закончится.
Борисов снова написал моряку — в пятый раз, — и в пятый раз моряк не ответил. Может, он действительно отправился в немецкий тыл, воюет за линией фронта, но в том, что моряк жив, Борисов был уверен. Если бы тот погиб, он бы почувствовал. Это всегда чувствуется — мертвый неожиданно появляется в притеми пустой комнаты либо возникает среди деревьев или отвалов земли, просто вытаивает из воздуха, смотрит умоляющими глазами, осуждает либо же, напротив, завидует, но так или иначе обязательно дает о себе знать. Такую же весть непременно подал бы о себе моряк, но он не подавал.
Через несколько дней после огородных дел в жакт привезли торф, Борисов поспешил в контору — если привезли торф, то обязательно будут давать, и надо не проворонить этот момент.