— Да что ты такое мне говоришь, что я мздоимец! Кто ты, и кто я! — вспылил было Шувалов.
— Вот именно, — отвечал Лодья не без подвоха.
И его собеседник моментально успокоился.
Итак, двадцатидвухлетний красавец Иван Шувалов, имевший за плечами заграничное образование, поступил в распоряжение Гавриила Степановича, который уделил время шлифовке его познаний и манер. И как-то вскоре этот малый своей привлекательностью, умом, скромностью и опять-таки хорошими манерами закономерно обратил на себя внимание императрицы. Это знаменательное событие произошло в 1749 году, при освящении собора в Новом Иерусалиме под Москвой, куда, по интересному совпадению, был помещен мозаичный образ, изготовленный Лодьей. Иван Шувалов оставался с Елизаветой Петровной до конца ее жизни, в немалой степени благодаря своему уму и отсутствию корыстных устремлений. Хотя его дядя от этой связи получил почти неограниченное влияние на российские дела. Для российского же просвещения появление на вершинах власти такого образованного человека, как молодой Шувалов, было необычайно благотворно. Он сохранял склонность к своему наставнику, и все идеи об усовершенствовании образования, которые вынашивал Лодья, усваивались им как его собственные и неизменно претворялись в жизнь.
Алексей Разумовский, мирившийся с многочисленными связями своей венценосной супруги, был весьма обеспокоен появлением у нее теперь одного постоянного любовника, отодвигавшего его в тень. И вскоре был разработан план реванша. В следующем году при дворе была поставлена новая пиеса драматурга Сумарокова, принадлежащего к кругу Разумовского: «Синав и Трувор». Играли ее актеры из любительской труппы кадетов. Одного из призванных на Русь викингов играл юный Никита Бекетов. И пиеса, и сей актер весьма понравились Елизавете Петровне, и она смотрела представление по нескольку раз в день. Вскоре связь императрицы с хорошеньким Бекетовым не была секретом ни для кого. Небывалый успех пиесы и актеров наводит на мысль, что ссыльный Иван Лесток, обиженный на своих прежних соратников, мог содействовать сей затее и усилить воздействие пиесы на императрицу. Все-таки на Руси тогда было не так уж и много чернокнижников необходимого уровня, чтобы организовать нужный исход.
Но напрасно думать, что Лодье можно смять игру при помощи особливой пиесы и смазливого кадета. Не прошло и нескольких месяцев, как кадет пошел прыщами — а матушка-императрица болячек очень остерегалась, — и еще явились доказательства его приязни к юным мальчикам из императорского хора. Елизавета Петровна не понимала мужской любви, по этой причине царственного брата Фридриха Прусского терпеть не могла, а тут это у нее почти под юбкой творится! Бекетов был отставлен тотчас. Впрочем, он сумел сделать неплохую военную карьеру. Сумароков же с той поры бешено, со всей страстью драматурга, возненавидел Лодью как человека, помешавшего ему возвыситься при дворе. При каждом удобном случае он подчеркивал свое дворянское превосходство над этим простолюдином.