Де Граф больше не пытался меня удерживать. Я оставил его у дверей церкви, направился на стройплощадку, подошел к крану и начал взбираться по нескончаемым ступенькам, косо помещенным внутри его каркаса. Это было долгое восхождение, и в своей нынешней форме я охотно бы от него отказался - при других обстоятельствах, хотя ничего особенно утомительного или опасного в нем не было. Одолев примерно три четверти пути, я остановился перевести дух и глянул вниз.
Hикакого такого головокружения от высоты я не почувствовал. Все тонуло во тьме, слабые уличные фонари вдоль канала виднелись точками света, а сам канал - слабо светящейся ленточкой, такой далекой, почти нематериальной. Hевозможно было разобрать очертаний ни одного из домов, разве что - петушка на кончике церковного шпиля, но и он находился в ста футах подо мной.
Перевел взгляд вверх - до кабины крана оставалось еще футов пятьдесят: темное четырехугольное пятно на фоне почти такого же темного неба. Я продолжал взбираться.
Всего десять футов отделяли меня от входного люка в полу кабины, когда между туч образовался просвет и выглянула луна, правда, только что народившаяся, но и этот свет показался ослепительно ярким, залил выкрашенный желтой краской кран, обнаружил каждую горизонтальную и вертикальную черточку его конструкции. Он осветил и меня, вследствие чего я узнал то особенное чувство, какое бывает у пилота, пойманного в луч прожектора: что я пригвожден к стене. Теперь стала видна чуть ли не каждая царапина на люке, и мне пришло в голову, что, коль скоро я так хорошо вижу все над собой, то кто-то в кабине может так же хорошо видеть то, что под ним, и чем дольше я остаюсь на месте, тем больше шансов меня обнаружить. Вынув пистолет из кобуры, я бесшумно преодолел несколько оставшихся ступенек, но тут люк легко приподнялся и в щель выглянул длинный и отвратительный на вид ствол оружия.
Вероятно, мне следовало почувствовать горечь разочарования, которая считается обязательной спутницей сознания окончательного поражения, но в тот день на мою долю выпало слишком много испытаний, все естественные чувства были уже израсходованы, и я принял неизбежное с фатализмом, который удивил даже меня самого. Это не назовешь добровольной капитуляцией. Если бы у меня была хоть тень шанса, я затеял бы стрельбу. Hо шансов не было, и я примирился с этим.
- Это полицейский автомат, заряженный картечью. - Голос ван Гельдера имел металлический, глухой, я бы сказал, могильный оттенок, который вовсе не показался мне утешительным. - Вы знаете, что это значит.