Потом Кадир-ага долго сидел у себя, перебирал содержимое объемистого сундука, полного тканей, дешевых украшений, каких-то пыльных мелочей, чье назначение уже угадывалось с трудом. Этот сундук заменял ему воспоминания о детстве, которых он лишился вместе с мужским естеством, отобранным османскими лекарями.
«Молились ли мои родители Аллаху? – мучительно пытался вспомнить Кадир. Почему-то этот вопрос очень занимал его, представлялся крайне важным. – А может, они поминали в своих молитвах христианского Бога? Или Бога Авраама, Исаака и Якова?»
Воспоминания были стерты. Осталась лишь одна невнятная картинка: светловолосая женщина в белой сорочке и подоткнутой юбке полощет на берегу реки какие-то тряпки, а рядом с ней играет полосатый котенок.
– Ивашка! Иди сюда! – зовет женщина, а котенок падает навзничь, неожиданно чихнув. – Ивашка, не уходи далеко!
Через несколько дней Кадир-ага был найден мертвым в своей маленькой комнатке на задворках дворца. Лекари, опасаясь заразной болезни, внимательно осмотрели труп, но ничего опасного не обнаружили. Евнух умер от болезни сердца – таков был вывод. И никто не вспомнил, что Кадир-ага отличался редким здоровьем и почти никогда ничем не болел, разве что чихал иногда по весне, когда буйно зацветал дворцовый сад.
– Он был кастрирован еще совсем малышом, – сказал главный лекарь капы-агасы, когда тот пришел задавать вопросы. – Уж не знаю почему, но такие евнухи обычно не живут слишком долго. Доживают до возраста мужей, а затем неожиданно умирают. Зато они очень надежны и служат верно.
Капы-агасы согласился с лекарем, Кадир-ага был тихо похоронен, и вопросов о его смерти больше не возникало. Ну а Хюррем Хатун иногда вспоминала Кадира в своих молитвах. Потихоньку, чтобы никто об этом не узнал.
* * *
Хюррем Хатун чувствовала себя грязной. Погода в последние дни упрямо стояла жаркая и влажная, иногда проливающийся из низких облаков дождь не приносил свежести, лишь увеличивал духоту. Хюррем обливалась потом, и служанки не успевали обтирать распухшее разомлевшее тело холодной водой с уксусом. Пот сочился из каждой поры кожи, лился ручьями по спине, на бровях висели соленые капельки, такие же капельки текли по лицу, словно слезы. Под грудью появились неприятные потертости, которые постоянно саднило, такие же потертости были и под животом, и Хюррем иногда даже поскуливала от боли, поворачиваясь с боку на бок. Да и младенец беспокоился. Похоже, ему тоже не нравилась жара, которая измучила мать.
Хюррем мечтала о бане. О распаренном березовом венике, густом аромате хвои от еловых лапок, о холодном квасе с горбушкой черного свежеиспеченного хлеба. А главное – хотелось почувствовать чистоту тела, когда кожа аж поскрипывает от чистоты, а волосы, высыхая, поднимаются. И ласковое прикосновение льняной рубахи, и быстрый бег к прохладной речке, когда жаркое тело обтекает набегающий ветерок, напоенный луговым ароматом… А затем речные волны ласково обнимают, и все тело становится прозрачным и звонким, и звезды, глядящие с высоты, представляются близкими и понятными. Лишь оглушительное кваканье лягушек да пронзительный комариный звон врываются тогда в мечты, причудливо сплетаясь с ними, создавая удивительные картины…