— Но вы же не врач?
— А Карлос?
— Карлос? Почему я должна это знать?
— Потому что вы знаете, — вежливо уточнил Петерсен. — Вы не умеете лгать, Лоррейн, но с каждой фразой погружаетесь в пучину лжи все глубже и глубже. Конечно же, Карлос врач. Он сам сказал мне об этом, но не вам. Откуда же вы это знаете?
Лоррейн стиснула кулаки, глаза ее предвещали бурю.
— Как вы смеете устраивать мне допрос?!
— Странно, когда вы сердитесь, Лоррейн, то выглядите еще прекрасней, — был восхищен Петерсен — Некоторым женщинам гнев очень к лицу. Сказать, почему вы так рассердились? Потому что попались, именно поэтому.
— Ваша самоуверенность кого угодно может вывести из себя! Такой спокойный, рассудительный, самодовольный господин умник!
— Боже, неужели я действительно обладатель всех этих достоинств. Лоррейн, за что вы на меня так обиделись?
— А вы не такой умный, каким хотите казаться, — Лоррейн насмешливо улыбнулась. — Будь вы на самом деле умны, то вспомнили бы нашу беседу в кафе прошлым вечером, а значит и то, что мы с капитаном земляки. Я тоже родилась в Пескаре. Почему же не должна его знать?
— Лоррейн, Лоррейн. Вы тонете с головой в пучине лжи. Вы родились не в Пескаре, а в Италии, но не итальянка. — Спокойные слова Петерсена прозвучали уверенно.
Наступило молчание. Затем Зарина, так же гневно, как и Лоррейн, воскликнула:
— Лоррейн, не слушайте его! Даже не разговаривайте с ним! Не видите разве, что оы пытается сделать? Он подкалывает вас, расставляет калканы, заставляет сказать то, что вы не хотели говорить. И все для того, чтобы удовлетворить свое непомерное «эго»!
— Мое непомерное «эго» не заметило, чтобы Лоррейн опровергла меня, — с грустью промолвил Петерсен, — потому что она знает — я прав. Она также знает, что я не ошибаюсь, говоря о ее дружеских отношениях с Карлосом. Только знакомы они не по Пескаре. Возразите, если я заблуждаюсь, Лоррейн.
Лоррейн ничего не ответила. Она прикусила нижнюю губу и уставилась в стол.
— Вы ужасный человек, — снова вступила в разговор Зарина.
— Если для вас честность — порок, тогда я, несомненно, ужасен.
— Похоже, вы много знаете, Петер, — улыбнулся Джакомо. — Не так ли?
— Не очень. Ровно столько, сколько требуется, чтобы оставаться в живых.
Джакомо по-прежнему улыбался.
— Но вы же не скажете, что я тоже не итальянец?
— Не скажу; Если не хотите, чтобы я сделал это,
— По-вашему, я не итальянец?
— Как вы можете быть им, если родились в Югославии? В Черногории, если быть точным.
— Боже! — вскричал Джакомо. Но ни в лице его, ни в интонации голоса не было враждебности или обиды. Через мгновение он уже опять улыбался.