Бомба, весом не более 500 фунтов, ударила по корме, примерно в шестидесяти футах от надстройки. Взметнулся большой фонтан маслянисто-черной жидкости, и вспыхнуло пламя.
— Странно, — заметил Нейсбай. Боцман покачал головой.
— Ничего странного нет. Просто жадность.
— Жадность? — Ульбрихт посмотрел на него, а затем кивнул. — Действительно, золото ведь.
— Значит, они ещё не отказались от надежды им завладеть. Сколько, вы сказали, до Бардхеда?
— Мили четыре.
— Примерно так. Если они не остановят нас до этого места, значит, они тогда нас потопят.
— А если они остановят нас?
— Тогда они дождутся, пока не поднимется на поверхность немецкая подводная лодка и не захватит нас.
— Как это все мерзко, — произнёс Нейсбай. — Очень мерзко. Я говорю о любви к деньгам.
— Думаю, — сказал Маккиннон, — они появятся примерно через минуту, чтобы показать нам пример любви.
И действительно, «кондор» очень быстро развернулся и возвращался к «Сан-Андреасу» со стороны левого борта.
— Некоторые из ваших лётчиков, — сказал Маккиннон, обращаясь к Ульбрихту, — отличаются необыкновенной настырностью и однобокостью мышления.
— Да, бывают случаи, когда бы лучше этого не было.
Второе нападение было точным повторением первого. Лётчик или его штурман был специалистом по точности попадания. Вторая бомба разорвалась в том же самом месте и с теми же результатами, что и первая.
— Это не очень большие бомбы, — сказал Маккиннон, — но ясно, что больше мы терпеть не можем. Ещё одна такая бомба — и можно прощаться с жизнью.
— Накрываться белой простыней?
— Вот именно. Кстати, она у меня здесь. Я не шучу. Послушайте! Я слышу авиадвигатель.
— И я тоже, — сказал Ульбрихт. — Сделан в Германии.
— Я не про этот, а про другой. Совершенно по-иному работает. Это истребитель. Господи, да какой же я тупица! Столько прожить — и остаться таким тупым, А этот лётчик «кондора»? Куда он лезет? Конечно, у них же есть радар на острове. И военных полным-полно. Все уже, наверное, на ногах. «Кондора» засекли, и кого-нибудь послали посмотреть, что происходит. Нет, не кого-нибудь. Я слышу двоих. — Маккиннон протянул руку и включил лампы, освещающие красные кресты на палубах и боковинах «Сан-Андреаса». — ещё не хватало, чтобы нас приняли за «Тирпиц».
— Я вижу их, — бесстрастным голосом произнёс Ульбрихт.
— Я тоже. — Маккиннон посмотрел на Ульбрихта и постарался сдержать обуревающие его чувства восторга. — Вы узнаете их?
— Да. «Харрикейны».
— Мне жаль, лейтенант. — Сожаление в голосе боцмана было подлинным. — И вы знаете, что это означает?
— Боюсь, что да.