Обыск ничего не дал. Были обысканы все жилые помещения, просмотрены каждый гардероб и каждый шкаф, каждая сумка и каждый вещевой мешок, каждый укромный уголок и каждая щель, а в итоге ничего. Довольно неловкая ситуация возникла, когда капитан Андрополус — кудрявый, темнобородый и явно несдержанный человек, которому выделили одну из пустующих кают, обычно предназначенных для выздоравливающих, — стал энергично возражать и даже физически мешать обыску в своей каюте.
Маккиннону, который не знал ни слова по-гречески и в результате оказался в безвыходном положении, ничего не оставалось, как приставить свой кольт к виску капитана, после чего тот, видимо, понял, что Маккиннон действует отнюдь не ради собственного удовольствия. Капитан стал оказывать содействие и даже сопровождал боцмана, приказав всей своей команде предъявить все свои вещи для досмотра.
Два сингальских повара на госпитальном камбузе оказались более чем профессионалами, а доктор Сингх, который, похоже, был знатоком в области вин, выкатил бутылку «Бордо», которую, по всей видимости, купил в каком-нибудь шикарном ресторане, но ни яствам, ни, что странно, вину в этот вечер за обедом не воздали должное. Атмосфера была безрадостной.
Чувствовалась какая-то скованность, даже страх. Одно дело, когда вам говорят, что на борту диверсант, другое, когда обыскивают и профессионально осматривают ваши вещи, как будто вы и есть тот самый диверсант. В особенности неуютно — скорее всего, это было проделано преднамеренно — чувствовали себя члены медицинского персонала. Принадлежащее им не обыскивали, хотя официально подозрения с них сняты не были. Вполне естественно, что при таких обстоятельствах возникло раздражение.
Паттерсон не доел, отодвинул в сторону тарелку и спросил, обращаясь к доктору Сингху:
— Лейтенант Ульбрихт уже проснулся?
— Не просто проснулся, — едва скрывая раздражение, бросил доктор Сингх. — Потрясающее восстановление сил. Хотел присоединиться к нам за обедом. Я, конечно, запретил. А зачем он нужен?
— Мы с боцманом хотели бы с ним переговорить.
— Я не вижу оснований, почему бы этого не сделать, — быстро ответил доктор Сингх. — Есть только две небольшие помехи. Там сейчас сестра Моррисон, Она только что отпустила обедать сестру Марию.
Он кивнул в дальний конец стола, где обедала светловолосая широкоскулая девушка. Кроме Стефана Пржинижевского она была единственной полькой на борту. Когда узнали, что её фамилия, Щаржинская, произносится так же трудно, как и фамилия Стефана, её стали называть просто сестрой Марией.